Райан Гродин - Инвиктус

ХА!

(Сардонический юмор, должно быть, наследственное, а? Доминантная черта Маккарти.)

Даже швейные инструменты были самодельные, из медицинского отсека: изогнутые иглы и хирургическая нить. Еще зубная нить на случай, если хирургическая закончится. Неиспользуемой зубной нити было полным-полно. Кто-то из команды «Инвиктуса», должно быть, врал своему дента-дроиду.

— Нужна помощь?

Краска, бросившаяся в лицо, когда она услышала голос Грэма — сладкая песня, а не голос, — была рефлекторной реакцией. Щеки порозовели, но в этот раз она не стала проклинать себя, а лишь взглянула в сторону двери, где, опершись локтем о косяк, стоял инженер. Атмосфера изменилась, и ее улыбка плавала в воздухе, как корабль в Решетке.

Грэм шагнул вперед, и ямочки у него на подбородке сделались заметнее.

— Что?

— Ты мне нравишься.

— Разве эти параметры уже не были установлены?

Поцелуй номер два был даже лучше, чем его предшественник. Столько дней — и ночей — Имоджен грезила о том, как поцелует Грэма, но настоящие поцелуи превзошли все ее фантазии. В них было все: отдавай и получай, найди его, покажи ему, поделись теплом. Звезды в глазах, трепет в позвоночнике, восторг от макушки до кончиков пальцев.

— Просто чтобы убедиться, что я все еще в состоянии говорить, — пробормотала она, прильнув лбом к его подбородку. — Ты пользуешься зубной нитью?

С запечатанными губами его смех прозвучал глухо.

— Не тот вопрос, который парень хочет услышать после поцелуя. Намекаешь, что не мешало бы?

— Ох, нет. У тебя замечательно свежее дыхание. Самое лучшее. — Увы, против проклятого косноязычия нет волшебного средства. — Я спросила только потому, что у меня слишком много зубной нити для пошива тоги. После такого количества съеденного желе и тирамису, боюсь, у нас у всех кариес. Естественно, гигиена полости рта — моя главная забота в данный момент…

— Естественно. — Грэм обнял ее крепче. — Я пользуюсь зубной нитью каждые двадцать четыре часа. А ты?

— Недостаточно. — Имоджен не могла припомнить, когда в последний раз делала это, возможно, потому, что Угасание украло воспоминание, как крадет все остальное. ПРОКЛЯТОЕ ЖИЗНЕПОЖИРАЮЩЕЕ ЗАБЫВАНИЕ. Эти их с Грэмом объятия имели шанс стать воспоминанием вдобавок к многочисленным пушистым малышам: шиншиллам и короткохвостым кенгуру, сумчатым летягам и другим маленьким очаровашкам. — Не уверена, что делала достаточно чего бы то ни было…

— С нами еще не покончено, — прошептал Грэм.

Когда Имоджен отодвинулась, его подбородок уже был испачкан шмелино-желтым мелом. Она стерла его большим пальцем, думая о том, сколькими цветами это могло бы быть, если бы она просто сказала ему раньше: все оттенки наволочки, целая радуга оттенков. Может, их версии 2.0 смогут переправить этот спектр в следующую жизнь… что бы ни означала следующая жизнь. Какими бы гибкими ни были мысли Имоджен, они были не в состоянии охватить экзистенциальные смыслы поворотной точки.

— Ты прав. — Ей еще надо сшить тогу. — Ты говорил серьезно насчет желания помочь?

— Большего удовольствия для меня и быть не может.

— Мне нужна ручка, чтоб начертить выкройку. Та, что я тебе давала, все еще у тебя?

— В общем отсеке. — Грэм посмотрел за дверь — остальные раз за разом просматривали записи Эмпры для выработки плана. — Сейчас принесу.

После еще одного поцелуя внутри у нее все кружилось, как сверкающий снежный шар.

Успехи в любовной жизни Имоджен: ** десять тысяч искрящихся сердечек эмоджи **.

Из общей зоны примчался Шафран. Имоджен перехватила зверька и держала на руках, пока он не превратил чистую простыню в свой персональный арт-проект. Эта штука будет достаточно авангардной и без рисунка из отпечатков лап красной панды.

Ее пушистый подопечный заурчал. Обычно эти звуки имели разговорное свойство — Положи сюда еду! или Почему такая грустная? или Вы, люди, прерываете мой ежедневный двенадцатичасовой сон. Имоджен не столько переводила, сколько выбирала тему. Это урр-урр-у-урр превратилось в Мне всегда нравился Грэм. Я рад, что вы двое нашли друг друга. Хотя это, конечно, не игра в прятки или еще во что. Я люблю прятки. Особенно с твоими любимыми мелками для волос. Никто никогда больше не найдет Мятную смесь…

— Я знаю. — Она улыбнулась зверьку. — Мне повезло.

Зрение понемногу начинало возвращаться к агенту Августу Аккерману. То, что окружало его прежде — три стальных стола, двенадцать мужчин и зеркало бесконечности, — сократилось втрое. Он обнаружил, что прикован к стулу наручниками. На языке ощущался привкус меди, но сглотнув, он убедился, что это от удара электрическим током. Не кровь.

— Очнулся! — объявил один из охранников.

Августу впервые удалось как следует рассмотреть своих противников. Взгляд сосредоточился на символе в виде песочных часов на рукаве. Корпус. Август происходил из древней династии агентов Бюро и, как следствие, питал явную антипатию ко всему, связанному с Корпусом. Они вечно все крадут — финансы, новобранцев, общественный интерес — и оставляют после себя кавардак. Поворотная точка стала равносильна ругательству в семьях Аккерманов через цепь НТР8. Несанкционированные миры росли как грибы, и все из-за того, что эта компания так одержима возвратом в прошлое. Август не мог понять почему. Кому захочется делать карьеру, погрязнув в болезнях и миазмах давно минувших дней?

Таким, как эти. Любителям, которые думают, что несколько металлических звеньев могут удержать его…

…

…

Когда у Августа не получилось исчезнуть, он выпрямился на стуле. Его интерфейс — и привязанное к нему оборудование для телепортации — был поврежден электрическим разрядом. Как и тело Августа, они нуждались в перезагрузке. Какое-то время перемещение невозможно, если только эти охранники не решат иначе.

Рыжеволосый наклонился к нему, прижав локти, словно готовился к чему-то:

— Что ты делал в закрытом служебном архиве Корпуса?

Так вот оно что. Теперь многое стало понятным. Большую часть из двенадцати лет своей работы в Бюро он занимался тем, что устранял беспорядок, учиненный путешественниками во времени, — изучал выскочки-вселенные, нумеровал их в вечно меняющейся системе, — но Угасание всегда имело первостепенное значение для его карьеры. Что бы Фарвей Маккарти ни сделал, чтобы вызвать его, это был кавардак катастрофического масштаба. Несмотря на все героические усилия доктора Рамиреса, его невозможно вычистить, можно только ограничить. Карантин представлялся делом простым: последовать за маячком, уничтожить этот последний катализатор, конфисковать оборудование для прыжков во времени кадета Маккарти, пока она не наштамповала еще больше побочных миров. Конечно, когда имеешь дело с историческими прыгунами, ничего не бывает просто.