Кнут Фалдбаккен - Страна заката (журнальный вариант)

— Ну-ну, спокойно... Я знаю, что в этом пункте ты все принимаешь слишком близко к сердцу, но мне просто хотелось, чтобы эта грустная церемония открыла тебе определенные перспективы...

Повернувшись к нему спиной, Аллан подошел к Мэри и Лизе, которые сидели на другом надгробье и возились с маленькой Рейн. Никаких похоронных обрядов не было.

Когда Док и Феликс отодвинули тяжелую плиту, все стали вокруг каменного гро­ба, который оказался совершенно пустым, если не считать тонкого слоя земли, рассы­панной на дне. Содержимое могилы, по-видимому, давным-давно убрали в соответствии с предписанием властей и из гигиенических соображений. Однако самую моги­лу оставили в неприкосновенности как «культурную ценность», поскольку на про­тяжении многих лет город получал немалые доходы от туристов, посещавших мо­настырь на Эббот-Хилл. Когда Док подал знак, Аллан и Смайли опустили тело, за­вернутое в ковер, и Марта нашла наконец последнее успокоение на единственном клочке «освященной земли», оставшемся после того, как муниципальные власти взяли на себя распределение мест в колумбариях, а погребальным обрядом стал руководить представитель органов здравоохранения.

После этого все они помогли положить тяжелую крышку на прежнее место. Никто не проронил ни слова. Все оставалось точно таким же, каким было, когда они сюда пришли, вплоть до сувенирного киоска, который рухнул и теперь тяжело опирал­ся о монастырскую стену, и вот уже в течение многих лет медленно сбегали краски с многочисленных рекламных плакатов, которыми он был обклеен. Рен-Рен снова поса­дил себе на плечи бледного Боя, и они отправились в обратный путь.

Их следы, которые еще оставались на траве, скоро стали неясными и совсем про­пали, когда подул ветерок и вдохнул жизнь в густую зелень, выпрямляя стебли расте­ний и разворачивая листья, и уже казалось, что здесь годами не ступала нога челове­ка. Да, годами, а может быть, и столетиями.

Привычными движениями Рен-Рен ловко срыл верхнюю часть земляной печи, раз­бросал камни, счистил листья, и вот перед ними лежал зажаренный целиком и соблаз­нительно дымящийся козленок. Рен-Рен достал нож и нарезал каждому щедрые куски свежего вкусного мяса, такого нежного, что пальчики оближешь! Сначала у всех сде­лались большие глаза, но потом они начали есть и с невероятным аппетитом поглоща­ли это редкое лакомство, Смайли быстро сбегал домой и достал из своего «универсала» бутылку кавы. Док принес кукурузный хлеб и соль. Они сидели вокруг костра, в кото­ром еще потрескивали языки пламени и помогали им не замерзнуть, несмотря на хо­лодный ветер, достававший их даже в этом защищенном со всех сторон месте.

— Лишь высокоразвитая цивилизация сопровождает погребение своих покойников поминальным пиром! — воскликнул Смайли, по грязной бороде которого стекал жир.— Значит, у нас есть еще надежда на спасение!

Он пустил бутылку по кругу. Пили все, кроме Рен-Рена. Рен-Рен сидел'на корточ­ках у самого костра и обгладывал верхнюю часть ноги, которую отрезал себе, обглады­вал медленно, методично, не жадно, но и не оставляя на кости ни одного кусочка мяса. Лиза сидела рядом с Доком, опустив голову ему на плечо. На руках у неё спала Рейн.

Аллан чувствовал, как ощущение благополучия теплой волной распространяется по телу. Сытная, обильная еда и крепкая водка горячили кровь, он не отрываясь смот­рел на Мэри. На Мэри, которая сидела по другую сторону костра и разговаривала с Феликсом. А должна была бы именно сейчас сидеть возле него.

Было уже далеко за полдень. Солнечный диск погрузился во мглу за Сарагоссой. Реактивный самолет провел бледно-розовые полосы у них над головой; высоко-высоко в небе отливал пурпуром и золотом его блестящий фюзеляж. Смайли вдруг вскочил на ноги, замахал руками и заорал:

— Смотрите!

Он имел в виду самолет. Самолет и полосы, которые тот оставлял за собой, рисуя в небе магические узоры.

— Когда бы я ни увидел в небе эту дьявольскую штуковину, мне хочется сбить ее,— прорычал Смайли, изображая на пальцах, будто стреляет из автомата; он кричал и прыгал, исполняя что-то среднее между пантомимой и боевым танцем дикарей под непрерывно меняющимся узором, который рисовал далекий самолет. Его буйство оказа­лось заразительным; скоро все вскочили на ноги, радостно кричали, вопили, показывая на самолет, и танцевали вокруг костра с поднятыми над головой руками. После обиль­ной еды и крепкой кавы они упивались внезапно обретенной свободой от тягот земных. Они танцевали друг возле друга, и каждый на свой лад выражал то облегчение, кото­рое он вдруг испытал, словно сбросил с плеч какое-то тяжкое бремя. Ими овладевало и их отпускало буйство в едином ритме с танцем и криками, которые становились все неистовей, а потом затихали, словно в изнеможении.

В какой-то момент Аллан и Мэри оказались настолько близко друг возле друга, что он схватил ее за руку и прошептал:

— Сегодня вечером ты придешь ко мне...

Эти слова отнюдь не были пьяным бредом, сватовством захмелевшего мужика; это было совершенно всерьез, это была мольба о счастье; сейчас, когда его желудок был наполнен вкусной сытной едой, а кровь стала густой от выпитой водки, он знал, чего хотел, знал, что ему было нужно... Ему была нужна она, нужна эта женщина, что­бы она всегда находилась рядом, нужна она вся, ее тело, ее практическая сметка, и это стало необходимостью всей его жизни; в этом у него не было никаких сомнений...

— Ты придешь ко мне, слышишь!

Она улыбалась ему, показывая свои выщербленные зубы, улыбалась, но стара­лась держаться от него на расстоянии, не слишком близко, она все улыбалась, но за­ставляла его ждать, заставляла просить...

— Ты уверен в этом?

И он, задыхаясь от возбуждения, почти готовый взорваться, говорил:

— Да! Да, Мэри! Сегодня ночью ты придешь ко мне!

— Правда? Ты так в этом уверен?

Она танцевала вокруг него, такая доступная и недосягаемая, покорная и непри­ступная, обнажая зубы в улыбке и напрягая руку, которую он держал. Она знала, как вести себя с мужчинами, которые не умеют владеть собой. Но он победил, он оказался сильнее, и она поняла это — смиряясь, мягко проскользнула мимо него и шепнула:

— Теперь успокойся...

Это было обещание или предостережение, пока остальные прыгали и плясали в диком боевом танце, а Рен-Рен улыбался во весь рот и подбрасывал дрова в костер, и даже Феликс, захваченный этим безумием, топтался на месте, подпрыгивал и одновре­менно издавал какие-то высокие пронзительные звуки, похожие на птичьи голоса...

И она пришла к нему, когда стемнело и все остальные разошлись по домам.

Потом Аллан лежал и чувствовал, что больше не одинок в этой темноте, в этой бездонной изначальной кромешной тьме, которая каждую ночь останавливала само Время на Насыпи.