Роберт Хайнлайн - Достаточно времени для любви, или Жизнь Лазаруса Лонга [litres]

Такова моя (наша) семья в 1917 году. Я рассчитываю пробыть в Канзас-Сити до возвращения папы – а это уже скоро, – потом собираюсь уехать отсюда; кое-что меня здесь напрягает, хотя и приятно – как и многое другое. Надо бы заглянуть к ним, когда война окончится… но, наверное, этого я делать не стану. Слишком многих придется приветствовать.

Чтобы все прояснить, следует рассказать о кое-каких здешних обычаях. Пока папа не вернется домой, официально я могу быть принят в доме лишь как приятель Дедули по шахматам, и только; хотя он сам – а быть может, и мама – полагает, что я сын дядюшки Неда. Почему? Потому что я „молодой холостяк“, а по местным правилам замужняя женщина не может дружить с молодым холостяком, в особенности тогда, когда муж ее отсутствует в доме. Табу настолько строгое, что я не смею даже пытаться его нарушить… в отношении мамы. Она тоже не поощряет меня. Дедуля этого также не допустит.

Поэтому я бываю в собственном доме только для того, чтобы повидаться с Дедулей. Если я звоню по телефону, то спрашиваю, дома ли он, и так далее.

О конечно, в дождь я имею право предложить членам семейства Смит довезти их домой из церкви. Мне разрешено общаться с детьми, только не „портить“ их – что, по определению мамы, означает трату на каждого из них более пяти центов. В прошлую субботу мне позволили вывезти в моем автомобиле шестерых детей на пикник. Я обучаю Брайана водить авто. Мой интерес к детям считается вполне понятным; мама и Дедуля полагают, что таким образом я компенсирую свое „скудное“ и „одинокое“ детство мальчика-сироты.

Единственное, чего я себе никогда не смогу позволить, так это остаться наедине с мамой. Я не могу войти в свой дом без Дедули; иначе соседи заметят. Я весьма тщательно слежу за этим и не хочу рисковать, не хочу, чтобы по моей вине у мамы возникли неприятности из-за нарушения племенного табу.

Я пишу вам в своей квартире с помощью пишущей машинки; вы даже не поверите, что подобное устройство может существовать. Пора заканчивать – мне нужно еще сходить в город и сделать уменьшенную вдвое фотокопию, потом выгравировать и заламинировать, потом я запечатаю его, как положено, и отправлю, чтобы оно попало в отложенную почту. Обычно на это уходит целый день, поскольку мне приходится арендовать лабораторию и уничтожать все промежуточные результаты; их нельзя оставить в квартире, чтобы не попались на глаза хозяину, у которого есть свой ключ. Когда я вернусь из Южной Америки, обзаведусь собственной лабораторией и буду возить ее в автомобиле. В следующем десятилетии дороги с покрытием появятся повсюду, и я рассчитываю путешествовать таким образом. Я буду по-прежнему посылать письма при первой же возможности; надеюсь, что хотя бы одно из них через столетия доберется до вас. Как говорит Джастин: главное, чтобы письмо одолело ближайшие три века – и я буду продолжать попытки.

С любовью ко всем вам,

Лазарус».

3 МАРТА 1917 ГОДА: КАЙЗЕР ДОГОВАРИВАЕТСЯ С МЕКСИКОЙ И ЯПОНИЕЙ О НАПАДЕНИИ НА США – ПОДЛИННАЯ ТЕЛЕГРАММА ЦИММЕРМАНА

2 АПРЕЛЯ 1917 ГОДА: ПРЕЗИДЕНТ ВЫСТУПАЕТ В КОНГРЕССЕ – ТРЕБУЕТ НАЧАТЬ ВОЙНУ

6 АПРЕЛЯ 1917 ГОДА: АМЕРИКА ВСТУПАЕТ В ВОЙНУ – КОНГРЕСС ОБЪЯВЛЯЕТ ГОСУДАРСТВО «НАХОДЯЩИМСЯ В СОСТОЯНИИ ВОЙНЫ»

Дата объявления войны с Германией взволновала Лазаруса Лонга, хотя сам факт начала военных действий ничем не мог удивить его. Он так растерялся, что даже не мог сразу сообразить, почему его «ретроспективное видение» оказалось более близоруким, чем предвиденье.

Объявление неограниченной подводной войны в начале 1917 года неожиданностью не было: он помнил об этом по урокам истории. Телеграмма Циммермана не встревожила его, хотя он о ней не помнил. Она как будто бы укладывалась в схему, заученную на тех же уроках. Собственных же воспоминаний о трехлетии, последовавшем за 1914 годом, когда Соединенные Штаты медленно склонялись от нейтралитета к войне, Лазарус не имел, поскольку был тогда слишком мал. Вуди Смиту не было двух, когда она началась, но его страна вступила в боевые действия, когда ему вот-вот должно было стукнуть пять. У Лазаруса не было собственных воспоминаний о международной ситуации тех времен, когда Вуди был слишком мал, чтобы воспринимать столь далекую от его жизни чепуху.

И Лазарус продолжал придерживаться того графика, который заранее спланировал, даже обнаружив, что попал сюда на три года раньше срока. Схема эта работала так хорошо, что он не понимал, что его внутренние «часы» настроены неправильно. Ошибку свою он осознал лишь тогда, когда война буквально обрушилась ему на голову. Он проанализировал причины ошибки и убедился в том, что грубо нарушил правила выживания: принимал желаемое за действительное. Он хотел верить срокам в прежнем графике.

Все было просто: ему не хотелось так быстро расстаться со своей вновь обретенной первой семьей. Со всеми ними. Но в особенности с Морин.

Морин… Решив остаться до первого июля, как и было намечено сначала, после ночи борьбы со своей смятенной душой, – ночи тревог и решимости, когда Лазарус писал письма, рвал их и снова писал, он вдруг обнаружил, что вполне может встречаться с миссис Брайан Смит и общаться с ней с дружелюбной, но формальной вежливостью; способен не выказывать излишнего интереса к ее личности, выходящего за пределы, допускаемые местными нравами. Он продолжал вести целомудренный образ жизни, радуясь тому, что имеет возможность находиться возле нее, хотя бы изредка, так, чтобы не потревожить бдительных блюстителей общественной морали – или еще более подозрительного деда.

Лазарус действительно был счастлив. Ни с Тамарой, ни с близнецами, ни с одной из его благоверных совокупление не было необходимым условием для любви. Он всегда умел, когда надо, пригасить огонь и позабыть о нем. Ни на миг не забывая об огромном физическом очаровании женщины, которая была его матерью более двух тысяч лет назад – экий странный временной вектор, – он тем не менее взял себя в руки, и это никак не повлияло на его поведение и не уменьшало радости, когда ему позволялось бывать рядом с ней. Он полагал, что Морин догадывалась обо всем, что он чувствует, а точнее – от чего удерживает себя и почему, и явно одобряла подобное самоограничение.

В течение всего марта он подбирал к ней ключи, Брайан-младший хотел научиться водить автомобиль; Дедуля считал, что он для этого достаточно подрос, и Лазарус принялся учить брата. Он уезжал с ним из дому и привозил его обратно – и частенько бывал удостоен взгляда Морин. Лазарус даже нашел способ (помимо шахмат) подобраться к Вуди. Он сводил ребенка в цирк на волшебника Торстона Великого, а летом обещал съездить с ним в Электрический парк [84] Электрический парк – парк развлечений в Канзас-Сити, штат Миссури, США. Открыт в 1907 году, название получил из-за множества электрических ламп, украшающих павильоны и аттракционы парка. Был уничтожен пожаром в 1925 году. . Это место увеселения было для Вуди пределом мечтаний. Сие обещание скрепило предполагаемый союз. Из цирка Лазарус привез ребенка спящим, в целости и сохранности, за что и был вознагражден чашкой кофе в компании деда и Морин.