Роберт Хайнлайн - Достаточно времени для любви, или Жизнь Лазаруса Лонга [litres]

Минерва, объяснить подобное неопытному уму очень сложно. Что такое волшебство? Ты волшебница почище сказочных, но своим существованием ты обязана науке, а не магии. А ребята не имели представления о том, что представляет собой наука. Я не уверен, что они улавливали различие, даже когда я объяснял. В моих скитаниях мне не раз приходилось сталкиваться с чудесами, я видывал такое, чему нет объяснения.

Пришлось наконец попросту объявить ex catedra [42] Ex catedra – «с кафедры» (лат.), то есть авторитетно. , что некоторые истории писаны для забавы и правдой быть не могут: «Путешествие Гулливера» – не то что «Приключения Марко Поло», а «Робинзон Крузо» находится прямо посередке между ними, – и что в случае сомнений нужно обращаться ко мне.

И они иногда спрашивали и принимали мое мнение без споров. Но я чувствовал, что они не во всем верят мне. Это радовало: значит, ребята начинают мыслить самостоятельно – хоть и не всегда правильно. Мои рассуждения о Стране Оз Ллита выслушивала лишь из вежливости. Она верила в Изумрудный город всем сердцем и, будь на то ее воля, лучше отправилась бы туда, чем на Валгаллу. Если честно – и я тоже.

Главное – они начали двигаться самостоятельно.

В деле обучения я не колеблясь прибегал к литературе. Художественная литература – это более быстрый способ получить представление о чуждых образцах человеческого поведения, чем из научной литературы. Она только на шаг отстает от фактического опыта – а у меня было лишь несколько месяцев на то, чтобы сделать людей из этих забитых и невежественных зверьков. Я мог бы предложить им психологию, социологию, сравнительную антропологию – таких книг у меня хватало. Но Джо и Ллита не могли бы включить прочитанное в гештальт – и я вспомнил, что был такой учитель, который объяснял идеи с помощью притчей.

Они тратили на чтение каждый час, который я отводил для этого; как щенята, жались возле экрана читальной машины и ворчали друг на друга, требуя поскорее листать страницы. Обычно Ллита подгоняла Джо, она читала быстрее. Но как бы то ни было, они подгоняли друг друга и оба на глазах превращались из неграмотных в умелых читателей. Я не давал им аудиовизуальные книги, потому что хотел, чтобы они научились читать.

Но тратить все время на чтение было нельзя. Приходилось учиться и другим вещам, а не только обычным навыкам. Не ремеслам, а, что более важно, той агрессивной уверенности в себе, без которой свободным человеком не станешь, а ее-то у них и не оказалось, когда я ненароком взвалил на плечи эту обузу. Что там, я даже не представлял, способны ли они стать такими: эта способность могла затеряться в поколениях рабов. Но если искра в них была, ее следовало отыскать и раздуть пламя – или я так и не смог бы отпустить их на свободу.

Итак, я поощрял их самостоятельность – насколько возможно, прибегая к осторожной грубости – и приветствовал любое проявление возмущения, правда безмолвно, про себя – как триумфальное свидетельство прогресса.

Я начал обучать Джо драться – просто кулаками, потому что не хотел, чтобы мы поубивали друг друга. Одно из помещений на корабле я переоборудовал под гимнастический зал, оборудование можно было использовать и в условиях гравитации, и в свободном падении; там мы занимались час в день, когда температура воздуха была пониже. Я гонял Джо до изнеможения. Ллита могла приходить, чтобы просто поразмяться. Втайне я надеялся, что, если сестра увидит, как я выжимаю из Джо соки, это может подхлестнуть его.

Джо нуждался в таком стимуле: ему с трудом вползало в голову, что меня можно пнуть или ударить и что я не рассержусь, если он преуспеет, но определенно буду не в духе, если он не постарается как следует.

На это потребовалось время. Поначалу он не смел нападать на меня, как бы я ни открывался. Я стал обзывать и дразнить его, но он все еще медлил, и я успевал приблизиться первым и вздуть его.

Но однажды его прорвало, и он треснул меня так, что я едва успел отскочить. И после ужина он получил награду: я разрешил ему почитать книгу – настоящую, в переплете, со страницами. Я велел ему надеть хирургические перчатки и предупредил, что отлуплю, если он порвет или запачкает хоть одну страницу. Ллите я не позволил к ней прикоснуться – это был его приз. Она надулась и не желала садиться за читальную машину – пока он не попросил разрешения почитать ей вслух.

Тогда я объявил, что она тоже может читать вместе с ним, но только чтобы не прикасалась к страницам. Она устроилась рядом с ним, голова к голове, и, счастливая, начала читать, время от времени ворча на брата за то, что он медленно перелистывал страницы.

На следующий день она спросила, нельзя ли и ей научиться драться?

Конечно, ей надоело выделывать свои упражнения в одиночку. Мне тоже скучно тренироваться одному, но я заставлял себя: кто знает, какими опасностями чревата следующая посадка. Минерва, я никогда не считал, что женщин следует учить драться: защищать детей и жену – дело мужское. И все-таки женщина должна уметь драться – это может пригодиться.

Итак, я согласился, но пришлось изменить правила. Мы с Джо придерживались уличных правил – то есть обходились вовсе без правил, за исключением того, что я не наносил ему тяжелых повреждений, а ему не позволял оставить на мне что-то кроме синяков. Но я никогда не говорил об этом – он мог считать, что вправе выцарапать мой глаз и съесть его, если справится с этим. И я должен был чертовски постараться, чтобы он с этим не справился.

Но женщины устроены иначе, чем мужчины. И я не мог позволить Ллите приступить к делу вместе с нами, пока не соорудил ей на сиськи специальный нагрудник: этого добра у нее было многовато, и можно было нечаянно причинить ей боль. Потом я намекнул Джо с глазу на глаз, что синяки – дело простительное, но если он сломает ей кость – я сломаю ему, чтобы попрактиковаться.

Но сестру я ограничивать не стал – и напрасно: я ее недооценил, она оказалась раза в два агрессивней его. Неумелая, но быстрая и дело знала.

На второй день занятий уже не только она носила нагрудник, но и ее брат, и я сам были в защитных плавках. А накануне вечером Ллита получила разрешение читать настоящую книгу.

А у Джо проявился талант кулинара, и я поощрял его старания, насколько позволяли корабельные припасы, подталкивая его к тому, чтобы он стал настоящим коком. Мужчина, знающий поварское дело, прокормит себя где угодно. Впрочем, всякий, мужчина ли, женщина, должен уметь готовить, содержать в порядке дом и ухаживать за детьми. Для Ллиты занятия не удалось подобрать, но, после того как я установил меры поощрения, она обнаружила способности к математике. Это вселяло надежды: личность, способная читать, писать и не чуждая математике, может выучить все что угодно. И я велел ей заняться бухгалтерией и счетоводством по книгам и не стал помогать. А от Джо я потребовал, чтобы он изучил все приборы, которыми мог похвастать корабль, – их было немного, в основном технологическое оборудование – под моим строгим контролем: я не хотел, чтобы он потерял пальцы, а я – инструменты.