Ольга Фикс - Улыбка химеры

– Может, мне все же стоит пойти в больничку и попросить, чтобы они меня осмотрели? Ну, подумаешь, полежу я три года. Зато потом буду опять такая, как все. Смогу поступить в университет.

Ерофеев заколебался. Раньше это бы мог быть вариант. Почему, почему он не поговорил с ней раньше?!

– Маш, это, конечно, твое решение, но, по-моему, если спина чешется, в больничку идти поздно. Поделать с твоими крыльями они все равно уже ничего не смогут. Только констатируют факт и отправят тебя в специальное учреждение. Где на тебя навесят вместо имени бирку и прикуют цепью за ногу, чтобы не улетела…

– И будут кормить меня и содержать. Понятно, люди ж все-таки люди, а не звери. Саш, послушай, тогда, может, ты сам посмотришь, что там у меня на спине? Ну вдруг что-то уже заметно?

Ерофееву сделалось жарко. Язык у него прилип к гортани. Но Машка стояла спокойная, как вода в реке, и смотрела на него умоляюще.

Ерофеев сглотнул ком в горле и сказал:

– Да не вопрос. Если ты так хочешь. Стань лучше только к свету.

Подойдя под лампочку, Машка рывком сдернула с себя свитер и расстегнула лифчик. Она стояла к Ерофееву в профиль, так что и грудь ее, и живот оказались прямо у него перед глазами. Живот был плоский, а груди больше и круглей, чем у Ани, и казались мягче на вид.

Он сглотнул и заставил себя перевести взгляд на спину. Да, почти что как у Сережки. Кожа на спине выглядела сухой и тонкой, и под ней отчетливо проступали новые суставчатые структуры. На ярком электрическом свету кости и сухожилия крыльев просвечивали сквозь кожу, как семечки в спелом яблоке.

– Ну что? Есть там у меня что-нибудь? – спросила Машка, нетерпеливо переступив с ноги на ногу, немыслимо изогнув шею в попытке самой что-нибудь рассмотреть.

– Что? – Ерофеев словно очнулся. – Да. Есть, Машка. Еще как есть! И как же это красиво!

Щелкнул замок. Они оба испуганно обернулись. На пороге, щурясь от яркого света, стояла Аня.

Одного взгляда Ане оказалось достаточно, чтобы понять, почему Ерофеев тогда сказал, что по-настоящему у них нет отношений. Вздохнув, она улыбнулась и с энтузиазмом воскликнула:

– Ого! Я гляжу, процесс уже далеко зашел! Одевайся, Маш, и давай вместе думать, что теперь делать дальше. Со мной сегодня связывался Сережка, так он вот чего предлагает…

– Значит, самолетом до ***, оттуда автобус, сойдешь на конечной и – вуаля! – пред тобою горы. Теперь смотри на карту внимательно. Я тебе специально самый что ни на есть крупный масштаб распечатал и стрелочками направления указал. Значит, идешь вот так, сворачиваешь сюда и потом по тропинке вверх. Наверху терраса. Серый сказал, подъем там несложный.

– А как он меня возьмет?

– Ну как возьмет? На ручки, конечно. Ты ж сама летать пока не умеешь. На ручки возьмет, и перелетите вы с ним на другую сторону. Только надо еще темноты дождаться, а то погранцы засекут. Ну посидишь пару часиков, поскучаешь. А как стемнеет, он за тобой прилетит.

– Ага.

– Вот тебе и «ага». А ты прикинь, как Сергей тогда неделю, в самый дубак, в январе, по козьим тропам скакал и в конце через пропасть на невысохших крыльях ломанулся. Ужас, правда?

– Угу.

– А тебе всего-то надо, что по тропинке подняться и пару часов до темноты подождать.

– Ага.

– Маш, ну что ты все «угу» да «ага». Скажи уже что-то членораздельное. Тебе в этом плане что-то не нравится? У тебя другой план какой-нибудь есть? А может, ты просто боишься?

– Да не, план как план. Не в том дело. Вообще, глупость какая-то. Куда-то я бегу, как преступница. Хотя ни в чем вроде не виновата. Непонятно с чего вся жизнь вдруг коту под хвост. Потом маму с папой жалко. Ерофеев, ты только не смейся, ладно? Они ж вроде тоже тут ни при чем. Только моими приездами и живут. У мамы в кухне календарь висит. Она на нем каждый день, до каникул оставшийся, отмечает.

– Маш, ну я не знаю. – Уж кто-кто, а Ерофеев как раз мог такое понять. Потому сказал на полном серьезе: – Решай сама. Считаешь, лучше им все рассказать? Отец же у тебя ученый, шишка какая-то. Вдруг он еще лучше нашего план придумает?

– Это вряд ли. Если бы он что-то такое мог, они б меня вообще в интернат не отдали.

– Ну тогда, сама видишь, по-другому не получается. Ничего, потом напишешь им оттуда, чтоб не волновались. Или по-другому как-нибудь сообщишь, Сережкиным способом. Тогда, как договорились. Завтра с утра выходишь со всеми, вроде как на уроки. За Домом малютки сворачиваешь и чешешь ко мне, к нашему лазу за кухней. Я тебя там с кусачками буду ждать. Не опаздывай, автобус в восемь пятнадцать. На вокзале пересядешь в аэроэкспресс и через два часа будешь уже в самолете. Анька утром перешлет вашей старосте освобождение для тебя на два дня по болезни. Когда хватятся, будешь уже на той стороне.

– Но Ане ничего за это не будет? Может, мне лучше самой все-таки зайти в медпункт?

Ерофеев покачал головой.

– Опоздаешь на самолет. Не бойся, она ж не своим именем подпишется. Посмотрит, кто там завтра должен по расписанию дежурить, и с его аккаунта отошлет. Они там вечно друг друга прикрывают. Да и вообще, к ним столько народу за этими освобождениями приходит, что, думаешь, они всех помнят?

Брать с собой ничего нельзя: получится лишний вес. Как тогда Сережка ее потащит, она же и сама толстая, как бочка. Так что ничего нельзя брать с собой. Даже лучше, легче начинать новую жизнь с чистого листа.

Разве что самую малость, без чего совсем нельзя обойтись… Ракушечные бусы из летней поездки к морю, пару открыток, присланных на день рождения, золотую цепочку, подаренную папой на шестнадцать лет, фигурки дяди Егора. Слоника, специально для нее слепленного Ерофеевым. Слоник глиняный, чтобы не разбился, придется его завернуть в бумагу. Какой, однако, ком большой получился! Неважно, бумага ведь легкая. Плюшевую мышь Дорофею, с которой Машка спит всю свою сознательную и бессознательную жизнь. Фотографию мамы с папой, где они вдвоем. Еще одну, общесемейную, где сняты все вместе, с Никитой, его женой и детьми. Фото Джима. Здесь ему чуть больше года. Тощий еще, нескладный, почти щенок. Групповой снимок класса. Парадный, снятый в последний день учебного года. Их много, фотографируют ведь каждый год. Машка возьмет с собою последний. Хотя, может, и первый тоже? Хочется же иногда вспомнить, какие они когда-то были смешные. Конечно, фотографии можно закачать в телефон. Но что Машка станет делать, когда телефон разрядится? Из Сережкиных рассказов невозможно понять, есть ли там вообще электричество.

Брать ничего нельзя. Но как можно бросить все книги?! Даже те, что помнишь уже наизусть и с любого места свободно можешь цитировать? Тем более те, что помнишь наизусть… Ну хотя бы сборник поэта, от стихов которого Машка натурально пьянеет, особенно если их читать много, подряд и вслух. А вдруг строка забудется и негде подсмотреть?! И зачитанную до дыр, рассыпающуюся на странички «Фею Люсиль». Машка с ней с детсада не расстается. И что-нибудь в дорогу с собой. Что-нибудь из нечитаного, потолще.