Ким Робинсон - Золотое побережье [litres с оптимизированной обложкой]

Звук подъехавшей машины. Остановилась прямо перед домом. Полиция? Артур со своими дружками? Охваченный нерассуждающей паникой, Джим открывает узкое окошко спальни и кое-как протискивается наружу, в заставленный мусорными баками двор. Мелькает неожиданная мысль – а вдруг компания Артура решила устроить в его квартире погром? В наказание за предательство. Джим сгибается пополам от хохота – да уж, удивятся ребята, так удивятся. Качаясь и спотыкаясь, истерически хихикая и непрерывно ощущая тяжелый ком в желудке, он все дальше углубляется в проулки между домами…

В таком муравейнике оторваться от преследования – плевое дело. «Это в каких же коробках мы живем! – думает Джим. – Коробки и коробочки! Вот и Проспект, теперь они в жизнь меня не найдут». Полицейские машины, одна за другой, мчатся в Тастин, к местам сегодняшних ночных происшествий. Что, беспокойная выпала смена? Джима охватывает почти непреодолимое желание выбежать на улицу и закричать: «Я, это я сделал! Это я сделал!» Он даже выходит на мостовую, но затем в ужасе отскакивает, прячется в густую тень. Его бьет крупная, неудержимая дрожь. А что там делают эти пешие, без машины, люди? Это странно, ненормально, нужно бежать. К «Шевроле» своему лучше и не приближаться, общественный транспорт свелся почти к нулю еще до его рождения, на своих двоих далеко не уйдешь. Коротко хохотнув, Джим пробует остановить попутку. Вскоре он бросает бесполезное занятие, ни одна машина не останавливается, да и не остановится – кто же это в наше время берет пассажиров? Да и куда, собственно, ему ехать? Неспешной рысцой Джим добегает до Семнадцатой улицы, у него начинает сбиваться дыхание. Теперь в Тастин, потом Ньюпорт, потом Редхилл. Время от времени он подбирает увесистые камни и швыряет ими в окна встречающихся по пути риелторских контор. Совсем уже готовый повторить тот же номер с каким-то банком, он вспоминает об охранных системах. Сколько их стронуто за последние часы? Десятка два, не меньше. А что, если в этот самый момент компьютеры отслеживают его путь, предсказывают его беспомощные метания?

Проезжающие мимо люди оборачиваются, пешеход – это подозрительно. Нужна машина. Без машины ты прикован к месту, беззащитен. И куда теперь деваться? Неужели я действительно здесь, действительно совершил все эти дикие поступки? Неужели и вправду попал в такое дикое положение? Джим подбирает ржавый колпак от автомобильного колеса, запускает им в витрину «Джека-ин-де-бокс». Красиво летел; к сожалению, витрина не раскололась, а только треснула. Но это – все равно что разворошить осиное гнездо; на улицу вываливается толпа продавцов и покупателей, заметив Джима, они бросаются его ловить. Джим ныряет в ближайший проход между многоквартирными домами, начинает петлять в путанице дворов и закоулков. Спотыкается о велосипед, поднимает его – с твердым намерением украсть: какое ни есть, а все же транспортное средство – и тут же бросает, встретив укоризненный взгляд приклеенного к рулю Микки-Мауса.

И вдруг – чудо. В том же самом Редхилле, чуть южнее, его догоняет автобус. Невероятно! Джим машет рукой, платит, садится. Кроме него и какой-то пожилой женщины, в салоне ни души.

Автобус идет до Фэшен-айленда, и всю дорогу Джим пытается – совершенно безуспешно – отрегулировать свое дыхание. И все больше и больше злится на самого себя. «Ну и что же, – думает он, – значит, выйду я сейчас на улицу и сотворю какую-нибудь очередную глупость, так, что ли? По какому случаю разозлюсь еще сильнее и сделаю еще большую глупость!» Покинув автобус, он направляется в Фэшен-айленд, к японскому саду, состоящему из пластиковых бонсаев и самых настоящих – а к тому же и красивых – камней. Камней размером с бейсбольный мяч. Разодрав несколько пластиковых деревьев в клочья, Джим берет по булыжнику в руки и прямым ходом двигается к «Буллоку» и «Машину». За огромными витринами – комнаты, в которых сотня бедняков могла бы прожить пять сотен лет. А там – хромированные вешалки с рядами радужно расцвеченной одежды. Джим уже нацелился, чтобы швырнуть оба камня одновременно, но тут сзади раздается удивленный вскрик, кто-то хватает его поперек корпуса и поднимает в воздух.

Джим отбивается, как бешеный, как берсерк, он пытается ударить невидимого противника камнями – камни стукаются друг о друга и падают; он пинается, извивается, брызгает слюной…

– Джим, Джим, успокойся. Отдохни. Это – Таши.

Джим расслабляется. Более того, когда Таши ставит Джима на пол и отпускает, тот чуть не падает. Оправившись от секундного обморока, он подбирает один из своих метательных снарядов и намеревается швырнуть его в витрину, но Таши решительно прекращает это безобразие, берет оба булыжника и закидывает их в изуродованный садик.

– Господи, Джим! Что это с тобой?

Джим садится на пол, его колотит. С дыханием совсем плохо – после каждого вдоха и выдоха все тело пронизывает острая боль.

– Я… я… – Он пытается сказать присевшему на корточки Ташу нечто важное, но не может.

Таш кладет руку ему на плечо:

– Успокойся. Теперь все хорошо.

– Нет, не хорошо, не хорошо! – Он опять близок к истерике. – Не хорошо!

– Ладно, будет тебе. Успокойся. У тебя что, неприятности?

Джим кивает.

– Пошли тогда ко мне, чтобы ты не маячил тут, у всех на глазах. Пошли. – Таш помогает ему встать.

Вверх по ярко освещенному тротуару круто поднимающейся улицы; и слева, и справа – темнота, Ньюпорт-Хейтс давно уснул.

Навстречу едет полицейская машина; завидев ее, Джим съеживается от страха.

– Да какого хрена там с тобой стряслось? – качает головой Таш.

На его верхотуре темно и тихо; немного придя в себя, Джим начинает говорить. Заикаясь и запинаясь, он описывает свои приключения, точнее – последнюю, самую малую их часть.

– У тебя все дыхание сбилось, – замечает Таш. – Закапай эту штуку.

Он протягивает Джиму пипетку «Калифорнийского зноя» и начинает думать.

– Ну ладно, – решает он наконец. – Я и так, и так собирался устроить прощальную прогулку. А тебе, похоже, стоит на какое-то время убраться из этого города. Чего вскакиваешь, садись! Садись, говорю! Так вот, я прихвачу второй спальник и соберу для тебя рюкзак. Мало еды, но мы прикупим утром, в Лоун-Пайне. А ты сиди тихо.

Джим сидит. Да он, пожалуй, ни на что большее сейчас и не способен.

Через час рюкзаки собраны. Один из них Таши надевает на Джима; прихватывает другой, после чего они спускаются, садятся в крохотную машину Таша и въезжают на трассу.

Скрючившись на пассажирском сиденье, Джим смотрит на потоки красного-белого, красного-белого. Аутопия во всей своей красе. Узел, в который скрутило его желудок, начинает медленно, миллиметр за миллиметром, расслабляться. Дыхание делается ровнее. Где-то после Лос-Анджелеса он судорожно вздрагивает: