Нил Шустерман - Серп

— Ладно, — сказал Роуэн. — Допустим, он прощался со своими знакомыми. Пока все в логично. Человек, решивший покинуть этот мир, так бы и поступал.

Цитра перешла к другой записи: серп Фарадей поднимается по ступеням, ведущим к железнодорожной платформе.

— А это за пять минут до смерти. Нам сказали, что он покончил с собой на этой станции. Но знаешь что? Камеру на платформе кто-то разворотил — возможно, негодные. Она не работала весь день, так что записей того, что случилось на перроне, нет!

Один поезд отошел от перрона, а через мгновение подошел другой, в противоположном направлении, — тот самый, под который бросился Фарадей. Хоть Роуэн и не видел момента его смерти, он скривился, как будто видел.

— Подозреваешь, что его кто-то убил и подстроил все так, будто он покончил с собой? — Роуэн оглянулся — не следит ли кто за ними — и заговорил тише: — Если это единственное твое доказательство, то оно слишком слабое.

— Знаю. Поэтому я продолжала копать. — Цитра вернулась к предыдущей записи — той, на которой Фарадей шел к станции.

— Его гибель видели пять свидетелей. Я не могла пролезть в базу данных Ордена и проследить их. А если бы пролезла, то они узнали бы, что я там что-то разнюхивала. Все пять свидетелей наверняка тоже поднимались по тем же ступенькам. Примерно в то время, когда умер Фарадей, по ним прошли восемнадцать человек. Кто-то сел в первый поезд, — она ткнула в состав, отъехавший от станции, — но не все. Я смогла установить личности половины из этих восемнадцати человек. Трое из них получили иммунитет в этот самый день !

От такого известия у Роуэна зашлось дыхание и закружилась голова.

— Значит, их подкупили, чтобы они сказали, будто это была самопрополка?

— Если бы ты был самый обычный гражданин, увидевший, как один серп убивает другого, и тебе предложили бы иммунитет, чтобы ты держал язык за зубами, — как бы ты поступил?

Роуэну хотелось бы верить, что он предпочел бы закон и справедливость, но он вспомнил о временах до начала ученичества, когда появление серпа было самым страшным событием, которое он только мог себе вообразить.

— Я бы поцеловал кольцо и закрыл рот на замок.

На другой стороне ротонды открылись двери, и серпы потянулись в зал заседаний.

— Как ты думаешь, кто это сделал? — спросил Роуэн.

— А кто извлек наибольшую выгоду?

Им не обязательно было произносить имя вслух — они знали ответ. Годдард был способен на самые немыслимые поступки, но убить другого серпа?..

Юноша покачал головой, не желая верить этому.

— Должно быть другое объяснение! Может, его вообще не серп убил. Может, это родственник тех, кого он выполол. Отомстить захотели. Да кто угодно мог забрать себе его кольцо, самого толкнуть на рельсы, а потом дать свидетелям иммунитет. А те вынуждены теперь молчать, потому что иначе их посчитают сообщниками!

Цитра открыла рот, чтобы возразить, но снова закрыла. Такое развитие событий тоже возможно. Даже если бы убийца, надевший кольцо Фарадея, отморозил себе палец, — все равно возможно.

— Об этом я не подумала, — призналась она.

— А как насчет какого-нибудь тониста? Они ведь ненавидят серпов.

Ротонда быстро пустела. Роуэн с Цитрой покинули альков и направились к дверям.

— У тебя недостаточно фактов для обвинения, — сказал Роуэн. — Оставь пока это дело.

— Оставить? Ты в уме?

— Я сказал «пока»! Как только тебя примут в Орден, ты получишь полный доступ к его базе данных и сможешь тогда достоверно узнать, что случилось.

Цитра остановилась как вкопанная.

— Почему ты говорить «как только тебя примут»? Они могут избрать и тебя! Или я чего-то не догоняю?

Роуэн сжал губы, злясь на себя за то, что проговорился.

— Пойдем-ка в зал, пока двери не закрыли, — сказал он.

Ритуалы на этом конклаве были теми же, что и на предыдущем: сначала оглашение имен, затем омовение рук, подача жалоб и наложение дисциплинарных взысканий. Опять какой-то аноним обвинил серпа Годдарда — на этот раз за то, что тот разбрасывается иммунитетом.

— Кто выдвинул это обвинение? — загремел Годдард. — Пусть обвинитель поднимется, чтобы мы все его увидели!

Конечно же, никто этого не сделал, что дало Годдарду возможность взять слово.

— Вынужден признать — у обвинения есть основания, — проговорил он. — Я человек щедрый, и, возможно, был слишком великодушен в отношении иммунитета. Не стану оправдываться и раскаиваться. Отдаю себя на милость Верховного Клинка — пусть он назначит мне наказание.

Верховный Клинок Ксенократ махнул рукой:

— Ладно-ладно, Годдард, сядьте и успокойтесь. Вашим наказанием будет заткнуться на целых пять минут.

Публика засмеялась. Годдард поклонился Верховному Клинку и вернулся на свое место. Несколько серпов, в том числе и Кюри, попытались оспорить это решение, указывая, что в прошлом серпов, злоупотребляющих своим кольцом, ограничивали в праве давать иммунитет самой близкой родней выполотых. Но все их аргументы были как об стенку горох. Ксенократ отвел протесты в интересах ускоренного прохождения повестки.

— Потрясающе! — тихонько сказала Цитре серп Кюри. — Годдард становится неприкосновенной фигурой. Ему все сходит с рук. Жаль, что когда он был ребенком, никто не оказался столь прозорлив, чтобы выполоть его. Мир от этого только выиграл бы.

В перерыве Цитра избегала Роуэна, боясь, что если их снова увидят вместе, это может возбудить подозрения. Во время обеда она не отходила от Кюри, и та представила ее нескольким великим личностям: серпу Меир, которая однажды была делегатом на Глобальном конклаве в Женеве, серпу Манделе — председателю аттестационной комиссии, и серпу Хидэёси — единственному, кто овладел искусством прополки посредством гипноза.

Цитра постаралась не подать виду, что ошеломлена. Встреча с этими выдающимися людьми зажгла в ней надежду, что старая гвардия сможет одержать победу над Годдардом и ему подобными. Время от времени она искоса бросала взгляд на Роуэна, который, кажется, никак не мог избавиться от компании других подмастерьев.

— Плохой знак, — посетовал серп Хидэёси, — когда наша молодежь, наша надежда, так явственно тяготеет к врагу.

— Роуэн не враг! — вырвалось у Цитры, но серп Кюри предостерегающе положила руку ей на плечо.

— Он представитель врага, — сказала она. — По крайней мере, в глазах других учеников.

Серп Мандела вздохнул.

— В Ордене не должно быть врагов. Нам всем следовало бы оставаться на одной стороне. На стороне человечности.

В рядах старой гвардии царило общее мнение, что настали тяжелые времена, однако помимо протестов, которые раз за разом получали отвод, никто из них ничего не предпринимал.