Энтони Берджесс - Семя желания [litres]

Беатрис-Джоанна сочувствовала его горю: во многом она была ближе к Шонни, чем Мейвис, – но теперь ее занимало иное. У нее начались схватки. День как будто обретал равновесие: смерть свиньи, рождение человека. Она не боялась, во всем полагаясь на Шонни и Мейвис, особенно на Шонни. Ее беременность прошла здоровым, обычным чередом, принося лишь мелкие разочарования: острая потребность в маринованных огурцах осталась неудовлетворенной, да и попытку переставить мебель в фермерском доме Мейвис твердо пресекла. Иногда ночью ее охватывала мучительная тоска по утешению в объятиях не Дерека, как ни странно, а…

– А-а-ах.

– Уже вторая за двадцать минут, – сказала Мейвис. – Иди-ка лучше в дом.

– Это схватки, – с чем-то вроде ликования произнес Шонни. – Наверное, сегодня вечером-ночью случится, хвала Господу.

– Просто спазм, – отозвалась Беатрис-Джоанна. – Не слишком сильный. Просто немного больно, вот и все.

– Ага, – с радостью забулькал Шонни. – Первым делом тебе надо клизму. Мыло и вода. Ты об этом позаботься, Мейвис, ладно? И пусть примет долгую теплую ванну. Хвала Господу, у нас уйма горячей воды.

Он погнал женщин в дом, оставив Бесси страдать в одиночестве, и начал открывать и с грохотом закрывать ящики.

– Перевязочные средства! – кричал он. – Надо нарезать побольше бинтов!

– Времени полно, – сказала Мейвис. – Она человек, сам знаешь, а не зверь в поле.

– Поэтому и надо нарезать бинтов, и ножницы нужны! – бушевал Шонни. – Господи боже, женщина, ты что, хочешь, чтобы она просто перекусила пуповину, как кошка?

Он нашел льняную нитку и, распевая гимн на панкельтском, отрезал несколько десятидюймовых кусков для перевязывания пуповины и на каждом завязал на конце узел. Тем временем Беатрис-Джоанну увели наверх в ванную, и трубы для горячей воды запели во все горло, потрескивая и кряхтя точно корабль на подходе.

Приступы становились все чаще. Шонни приготовил кровать в утепленном сарае, расстелил посреди помещения оберточную бумагу, а поверх клеенку – и все это не переставая петь. Урожай погиб, и верная свинья умирала, но новая жизнь готовилась вздернуть носик, словно показывая фигу силам стерильности. Внезапно, непрошено на ум Шонни пришли два странных имени, к именам почему-то прилагались бороды… Зондек и Эшхайм. Кто они такие? Потом он вспомнил: так звали древних изобретателей теста на беременность. Несколько капель мочи беременной женщины способны заставить новорожденного мышонка быстрее достичь половой зрелости. Он это прочел, когда собирал материал о долге, который сейчас начинал исполнять. По какой-то причине его сердце переполнял бурный восторг. Разумеется, в этом и был весь секрет: все в жизни едино, вся жизнь едина. Но не время об этом думать сейчас.

Вернулись из школы Ллевелин и Димфна.

– Что случилось, пап? Что происходит, пап? Что ты делаешь, пап?

– Пришло время вашей тети. Не мешайте мне сейчас. Идите где-нибудь поиграйте. Нет. Погодите. Идите и посидите с бедной Бесси. Подержите ее копытце, бедная старушка.

Теперь Беатрис-Джоанне хотелось лечь. Амнион разом прорвался, околоплодные воды отошли.

– На левый бок, девочка, – приказал Шонни. – Больно? Бедная старушка.

Боли действительно становились все сильнее и сильнее. Беатрис-Джоанна начала задерживать дыхание и усиленно тужиться. Шонни завязывал на изголовье длинное полотенце, подстегивая:

– Давай, девочка! Сильней давай! Благослови тебя Господь, уже скоро!

Беатрис-Джоанна, постанывая, тужилась.

– Дело будет долгое, Мейвис, – сказал Шонни. – Принеси-ка сюда пару бутылок сливового вина и стакан.

– Всего пара и осталась.

– Все равно неси, будь умницей. Вот так, вот так, моя красавица, – обернулся он к Беатрис-Джоанне. – Тужься. Тужься, благослови тебя боже.

Он повернулся удостовериться, что старомодные пеленки, сшитые сестрами долгими зимними вечерами, согреваются на радиаторе. Он уже простерилизовал перевязочные средства; в кастрюле кипятились ножницы; на полу посверкивала жестяная ванна; вата только и ждала, когда ее порвут на тампоны; лежала под рукой наволочка от валика для пеленания, по сути, все было готово.

– Благослови тебя боже, моя милая! – сказал он жене, когда та объявилась с бутылками. – Это будет великий день!

Это был определенно долгий день. Почти два часа Беатрис-Джоанна напрягала мышцы и тужилась. Она кричала от боли, и Шонни, прихлебывая сливовое вино и выкрикивая поощрения, наблюдал и ждал, потея не меньше ее.

– Если бы только у нас был какой-нибудь анестетик! – шептал он. – Ну же, девочка, – сказал он вдруг храбро, – выпей! – И протянул бутылку роженице.

Но Мейвис оттащила его руку назад.

– Смотри! Выходит!

Беатрис-Джоанна завизжала. Появлялась на свет голова: она наконец закончила свой тяжкий путь, пройдя через костистый туннель тазового пояса, протиснувшись через ножны на воздух мира, который был пока безразличным, но скоро станет враждебным. После короткой паузы вытолкнулось тельце ребенка.

– Отлично! – воскликнул просиявший Шонни, протирая закрытые глаза ребенка влажным тампоном; каждое его осторожное движение было исполнено любви и нежности.

Новорожденный приветствовал мир воплем.

– Чудесно! – обрадовался Шонни.

Потом, когда пульс пуповины начал замедляться, он взял две нитки и умело перевязал, затягивая узлы крепко, еще крепче, крепче не бывает, создавая две границы с ничейной землей посередине. Потом очень осторожно перерезал пуповину стерилизованными ножницами. Новая, яростно хватающая ртом воздух жизнь была теперь сама по себе.

– Мальчик, – сказала Мейвис.

– Мальчик? А и правда! – отозвался Шонни.

Освободившись от матери, ребенок перестал быть бесполым. Шонни повернулся ждать, когда выйдет плацента, а Мейвис завернула ребенка в шарф и положила в коробку у радиатора – ванна чуть подождет.

– Господи боже! – выдохнул Шонни, не отрывая глаз.

Беатрис-Джоанна вскрикнула, но не так громко, как раньше.

– Еще один! – пораженно воскликнул Шонни. – Близнецы, Богом клянусь! Помет, клянусь Господом Иисусом!

– Эй, ты! На выход! – приказал надзиратель.

– Давно пора, – забесновался Тристрам, вставая с нар. – Давно пора, гад ты этакий! Дай мне поесть, сволочь, перед уходом.

– Не ты, – с наслаждением отозвался надзиратель. – Он. – Он ткнул в сторону нар. – Вы еще долго с нами пробудете, мистер Грязнуля. Это его приказано выпустить.

Блаженный Амброз Бейли, которого надзиратель растолкал, моргая и щурясь, с трудом отрывался от созерцания извечного лика Бога, благодать присутствия которого снизошла на него в конце января. Он был очень слаб.

– Предатель! – рявкнул Тристрам. – Стукач! Наговаривал на меня, вот чем ты занимался! Купил себе постыдную свободу ценой лжи. – А надзирателю сказал, с надеждой расширив глаза: – Вы уверены, что это не ошибка? Вы совершенно уверены, что это не я?