Энтони Берджесс - Семя желания [litres]

Стоял ясный летний день.

Сразу за Финчли Тристрам, найдя переулок потише, сел отдохнуть в дверном проеме и достал из почтальонской сумки еду. Он стер ноги. Ел он осторожно и медленно, поскольку его желудку (как следовало из приступа диареи после завтрака) еще многому предстояло научиться, и, поев, стал искать воду. Королева Маб нашептывала, что жажда – необходимая спутница мясной диеты, великая жажда. В жилом помещении позади разгромленной лавки Тристрам нашел работающий кран и, приложившись к нему, пил так жадно, словно собирался пить вечно. На вкус вода была чуть вонючей, чуть порченой, и он подумал: «Вот откуда следует ждать будущих бед». Он еще немного отдохнул, сидя в дверном проеме и рассматривая прохожих. Все они держались середины улицы – интересная характерная черта последней стадии Межфазы. Он сидел, лениво перебирая мысли и чувства, которые, как ему казалось, он должен испытывать. Его даже удивило, что он не испытывает особого желания расквасить лицо брату. Возможно, тот честолюбивый и разобиженный капитан оклеветал обоих, необходимы доказательства, необходимы непреложные и неоспоримые улики. Мясо у него в желудке урчало, он рыгнул словами, прозвучавшими как «жажда отцовства».

Интересно, ребенок, если вообще был ребенок, уже родился? Тристрам почему-то утратил счет времени. Ему казалось, что в царящем кругом хаосе Беатрис-Джоанне безопаснее, чем раньше. Она, наверное, все еще на севере (если капитан говорил правду), ей ведь больше некуда податься. Он же был твердо уверен, что поступает верно. Ему тоже некуда больше идти. Но как же он презирает своего свояка: мускулистый кретин-крепыш, с языка то и дело срываются благочестивые крики, подходящие для команд в игре по перетягиванию каната. На сей раз он наорет в ответ и его перегосподит, отныне он никому не позволит на себя давить.

Держась середины улиц, он под вечер добрался до Барнета, а там замешкался, выбирая между дорогами на Хатфилд и Сент-Олбанс, но вдруг с удивлением увидел, как по шоссе приближается автофургон, явно направляющийся, как и он сам, на север. Выкрашен фургон был чем-то землистым, и через единственный слой краски проступала эмблема прежнего владельца – «Министерство бесплодия». Все еще решая, какую дорогу выбрать, Тристрам медлил даже поднять руку, чтобы попросить его подбросить. Решила за него мозоль на стертой левой ноге, и нервы, минуя мозг, послали рефлекторный сигнал в руку.

– Я только до Эйлсбери, – сказал шофер. – Там, возможно, найдете кого-то еще. То есть, если мы попадем в Эйлсбери.

Машина, соглашаясь, дернулась.

– Далековато собрались, – продолжал шофер, с любопытством поглядывая на Тристрама. – Теперь мало кто путешествует.

Тристрам объяснил. Шофер оказался сухопарым человеком в странном обмундировании: китель серомальчика и гражданские брюки, выкрашенные в такой же землистый цвет, что и фургон, на коленях землистого же цвета пилотка, а в нашивки для погон продеты белые ленточки. Когда Тристрам рассказал про свой побег из тюрьмы, шофер фыркнул от смеха:

– Если бы подождали до сегодняшнего утра, вас бы и так оттуда вышвырнули. Ворота открыли – по всей очевидности, из-за перебоев в поставках продовольствия. Так мне, во всяком случае, сказали в Итинге.

Тристрам тоже коротко хохотнул: все труды Чарли Линклейтера впустую.

– Не поймите меня неправильно, – сказал он, – но я совершенно отстал от жизни. Понятия не имею, что творится.

– Ах это. Ну мне вам сказать особо нечего. В настоящий момент центрального правительства не существует, но мы пытаемся водворить какой-никакой закон и порядок в регионах. Можете называть это своего рода военным положением. В моем лице перед вами представитель возрожденной армии. Я солдат. – Он опять хохотнул.

– Войны, – протянул Тристрам. – Полки. Батальоны. Взводы. – Он про такое читал.

– Все это мы себе позволить не можем, – отозвался шофер. – Беспорядочный каннибализм плюс канализация не работает. Нам о женах и детях надо думать. Но в Эйлсбери мы кое-что начали. Мы даже заставили людей снова понемногу работать.

– А чем питаетесь? – поинтересовался Тристрам.

Шофер очень громко рассмеялся.

– Официально это называется «консервированная свинина». Тушенка, сами понимаете. Надо же нам что-то есть, а потому незачем тратить ресурсы попусту. Немало пришлось пострелять во имя закона и порядка, – серьезно сказал он. – Мясо и вода. Возможно, диета скорее для хищников, но если расфасовать по консервным банкам, это уже цивилизация. И мы надеемся, понимаете, очень надеемся, что все снова начнет расти. Хотите верьте, хотите нет, но в прошлые выходные я взаправду ходил на рыбалку.

– Много поймали?

– Голавля, – отозвался солдат и снова рассмеялся. – Жалкого маленького голавля.

– И какова цель вашей поездки, если позволите спросить?

– Этой поездки? Нам сообщили о свалке полицейских боеприпасов у дороги из Илинга в Финчли. Но какая-то сволочь поспела раньше нас. Одна из банд, наверное. Прикончили моего капрала. Он не слишком хорошим был капралом, но им не следовало его приканчивать. Скорее всего, пожирают его сейчас, каннибалы хреновы, – говорил он совершенно спокойно.

– Сдается, все мы каннибалы, – отозвался Тристрам.

– Да, но, черт бы все побрал, мы в Эйлсбери хотя бы цивилизованные каннибалы. Есть из консервной банки – это совсем другое дело.

Западнее Хикли Тристрам впервые увидел распаханные поля. В целом он уже проделал немалую часть пути: переночевал в бараке цивилизованного Эйлсбери, потом по все еще ясному солнышку двинулся пешком по дороге на Бисестер, где всего через пять миль после Эйлсбери его до Блэкторна подбросил еще один армейский грузовик. Ланч он ел уже в вооруженном до зубов, но дружелюбном Бисестере, к тому же там его подстригли и побрили. Затем пешком до железной дороги на Ардли, а там – какой сюрприз! – старинный паровой поезд ходил на дровах до самого Бэнбери. У Тристрама было при себе всего несколько септов, полукрон и шестипенсовиков (добыча из карманов бедняги, которого он забил дубинкой), но запустившие поезд из трех вагонов археологи-любители имели весьма смутное представление о стоимости билетов.

Ночь Тристрам провел в затянутом паутиной подвале дома неподалеку от Уорвика, и на следующий день в сам Уорвик его подбросил грузовик, мелодично позвякивавший снарядами в кузове. В Уорвике, угрюмом от военного положения, ему посоветовали держаться подальше от Кенилворта – этим городком, по слухам, заправляли фанатики Пятой монархии, проповедовавшие доктрину неукоснительной экзофагии. Зато Ковентри, как его заверили, напротив, совершенно безопасен для пришлых. Вняв совету, Тристрам решительно побрел по захолустной дороге через Лимингтон, и по пути его подбросил на заднем сиденье мотоцикла веселый курьер. Ковентри казался почти нормальным, если не считать атмосферы гарнизонного города: общественные столовые, переклички у заводов, комендантский час с наступлением сумерек. На городской заставе Тристрама жадно расспрашивали о новостях, но, разумеется, ему нечем было поделиться. Тем не менее его пустили в город и даже в сержантскую столовую инженерного полка. Когда он уходил на восходе, в карманы ему затолкали пару банок тушенки, и пока он шагал по чудесной погоде к Нанитону, ему впервые за многие годы действительно захотелось запеть. Теперь он почти подошел к северному пределу Большого Лондона, и ему казалось, он носом чует сельский воздух. В Бедуорте его подобрала штабная машина (фальстафовской внешности полковник и его адъютант, оба раскрасневшиеся от алка) и подбросила через Нанитон до дороги на Шрюсбери. Тут Лондон вдруг кончился: распахнулись распаханные поля, куда ни глянь – почти никаких построек, и гордые небоскребы не пытаются проткнуть небо. Он прилег за изгородью и задремал, вдыхая запах земли и благодаря всемогущего Бога.