Энтони Берджесс - Семя желания [litres]

– Ух ты! Это же наш Артур, Этель!

Мундиры и фуражки плотоядно ухмыляющейся, машущей, кричащей и спотыкающейся голоногой фаланги были явно украдены у ПолПопа (где же теперь полицейские в черном, где?), а над ними высоко вздымался картонный плакат на длинной палке с аккуратно выведенной надписью: «ПОЛИЦИЯ СОВОКУПЛЕНИЯ». Солдаты этой фаланги молотили друг друга носками с песком или пронзали этими импровизированными дубинками воздух в непристойном, итифаллическом ритме [22] Стихотворный размер, которым слагались вакхические песни в честь бога Диониса. .

– Что то слово значило, Этель? – крикнула женщина позади Тристрама. – Язык сломаешь, а?

Невысокий мужичонка в шляпе объяснил ей одним словом в духе Лоуренса [23] Дэвид Лоуренс (1885–1930), автор романа «Любовник леди Чаттерлей». .

– Ух ты! – обрадовалась она.

За фалангой семенили маленькие девочки и мальчики в зеленом, симпатичные и милые, и каждый держал в ручонке веревочку. На концах веревочек плясали разноцветные воздушные шары-сосиски.

– Э-э-эх! – выдохнула рядом с Тристрамом девушка с обвислыми волосами и печально опущенными уголками губ. – Милашки какие!

Воздушные шары толкались и рвались ввысь в подсвеченной факелами черноте, точь-в-точь праздничный бой разноцветными невесомыми подушками. За детьми прыгали и кувыркались все новые паяцы, мужчины в старинных пышных юбках с фижмами, с огромными, разного размера грудями или в трико с поистине раблезианскими гульфиками. Неуклюже пританцовывая, они судорожно подергивались, делая вид, будто хватают соседа за задницу.

– Ух ты! – крикнула женщина позади Тристрама. – Да я сейчас со смеху в обморок шлепнусь!

И вдруг толпа восхищенно затихла, а после разразилась искренними аплодисментами, когда по улице загромыхала занавешенная белой простыней платформа, украшенная бумажными цветами, на которой на троне восседала грудастая девица в белом платье, в короне из бумажных цветов и с жезлом в руке. Окруженная свитой из юных феечек, она улыбалась и махала зевакам брачного возраста – по всей очевидности, это была карнавальная королева Личфилда.

– Какая хорошенькая! – произнес женский голос. – Дочка Джо Тридуэлла.

Платформу тащили под скрип увитых цветами веревок молодые люди в белых рубашках и красных трико, красивые и мускулистые. Следом за платформой размеренным, неторопливым шагом шествовали представители духовенства, неся расшитые хоругви из суррогатного шелка с девизом «Бог есть любовь». Следом маршировала местная армия, грозящая знаменами и лозунгами вроде «Парни генерала Хэпгуда» и «Мы спасли Личфилд». Зрители радостно улюлюкали во все горло. А под конец грациозно выступали молодые девушки (не старше пятнадцати), каждая – с длинной лентой, другой конец которой крепился к верхушке длинной толстой палки. Этот приапический символ, вызвавший удвоенное улюлюканье, несла пригожая матрона в длинных одеждах – эдакая расцветшая роза в саду неоперившихся примул.

Процессия переместилась на окраину, и зеваки толкались, напирали и протискивались следом за ней. С невидимой головы процессии бурлила бойкая мелодия в шесть восьмых – про все те же хоровод и май, созревшие орехи и спелые яблоки. Неумолчно и нахально она взвивалась и ухала, прокладывая себе дорогу через весеннюю ночь. Тристрама затянуло в толпу, понесло неудержимо (яблоки, может, поспеют) через город (а орехи созреют) … и… как учит этимология… попадают юбки… «лич» – на староанглийском означает «труп»… как неуместно для нынешнего Личфилда. Мужчины и женщины, юноши и девушки напирали, толкались локтями, смеялись вслед за процессией… Впереди взвивался вдруг и покачивался над головами белый деревянный фаллос среди красивых ленточек… старики сгорбленные, но бодрые… женщины среднего возраста, степенно жадные… молодые похотливые юнцы… девушки, стесняющиеся, но готовые… лица как луна, как топоры, как сковороды, как цветы, как яйца, как ежевика… все носы мира: надменные итальянские, приплюснутые восточные, курносые, горбатые, крючковатые, носы картофелиной, сломанные, скошенные, скособоченные, вдавленные… ржаные волосы, рыжие волосы, эскимосово-прямые, вьющиеся, волнистые, выпадающие… лысины, тонзуры и залысины… щеки, раскрасневшиеся до спелости яблок и коричневости орехов в сполохах пламени, костров и энтузиазма… шорох сброшенных штанов и юбок на засеянных бороздах полей…

Где-то упала и потерялась почти пустая почтальонская сумка Тристрама, дубинка исчезла. Его руки освободились для танцев и объятий. На лугу за чертой города оркестр расселся по скамьям, а там музыканты снова стали дуть в трубы, бить в литавры и пиликать на скрипочках. Приапический шест воткнули в заранее вырытую посреди луга яму, ленточки заполоскались и обвили мужчин, которые утаптывали вокруг него землю. Местная армия красиво выполнила приказ «разойтись» и свалила оружие в кучи. Взвились шутихи, и запылали большие костры, на которых жарили шипящие жиром сосиски. «Личфилдские сосиски», – пояснял на всякий случай плакат. Тристрам с жадностью присоединился к тем, кто алчно их пожирал (ведь сосиски раздавали бесплатно на шампурах), и стал набивать рот солоноватым мясом. Ох-охо! – пар обжег ему рот.

Вокруг приапического шеста завели хоровод юноши и мнимые девственницы. На периферии луга (эвфемизм для бурого, почти лысого полуакра земли) старшие кружились и притоптывали. К Тристраму подошла теплая темная женщина лет тридцати.

– Как насчет нас с тобой, дружок?

– Охотно, – отозвался Тристрам.

– Что-то вид у тебя печальный, точно ты по кому-то тоскуешь. Верно?

– Еще несколько дней, если мне повезет, и я буду с ней. А пока…

Они закружились в танце. Оркестр играл всю ту же простенькую мелодию в шесть восьмых снова и снова. Скоро Тристрам и его партнерша покатились в борозды. Многие скатывались в борозды. Теплая выдалась ночь для этого времени года.

В полночь, когда расхристанные пирующие, тяжело дыша, собрались вокруг костров, объявили состязание за титул супруга королевы праздника. Королева равнодушно сидела на своей платформе, а у ее ног, хихикая, расправляла юбки ее растрепанная и порозовевшая свита. У платформы за грубо сколоченным столом восседали, передавая по кругу фляжку с алком, судьи, старейшины города. Имелся и список уже отобранных кандидатов в испытании на физическую силу и ловкость. Десмонд Сьюард согнул кочергу (скрежет зубовный, вздымаются мускулы) и прошел сорок ярдов на руках. Джоллибой Адамс совершил бесчисленные кульбиты и перепрыгнул через огонь. Джеральд Тойнби на пять минут задержал дыхание и изобразил нырок в воду. Джимми Квейр прошелся на четвереньках, потом растянулся на земле, и маленький мальчик (как выяснилось, его брат) принял позу Эроса у него на животе. Последнее за новизну и эстетичность вызвало большие аплодисменты. Но корона досталась Мелвину Джонсону (выдающаяся фамилия), который, балансируя вверх ногами, громко продекламировал триолет собственного сочинения. Странно было видеть перевернутый рот и слышать неперевернутые слова: