Энтони Берджесс - Семя желания [litres]

– Рискну сказать, вы подойдете, – отозвался сержант. – Как правило, армейские любят помоложе, но вам, скорее всего, дадут симпатичную работенку командовать вспомогательными. Женщинами-солдатами, – любезно объяснил он Тристраму, словно Тристрам был тут самым невежественным из всех. – Понимаете, их называют вспомогательными.

– Это правда? – стараясь сохранять спокойствие, спросил Тристрам.

Сержант, казавшийся порядочным молодым человеком, мрачно кивнул.

– Постоянно говорю людям: не подписывайте ничего, пока не прочли. В той бумажке у капрала Ньюлендса говорится сверху, что вы добровольно вызвались служить двенадцать месяцев. Довольно мелким шрифтом, но могли бы прочитать, если бы захотели.

– Он строчку большим пальцем прикрывал, – сказал Тристрам.

– Я не умею читать, – встрял молодой человек.

– Что ж, тогда это твои похороны, верно? – отозвался сержант. – Не бойся, читать тебя научат.

– Это возмутительно! – взвилась седая леди. – Это совершеннейший позор и скандал. Я сейчас же пойду туда и верну им их грязные деньги и в лицо выскажу все, что о них думаю.

– Вот так и надо! – восхищенно отозвался сержант. – Так и вижу, как вы в дежурке распекаете почем зря. Вы хорошо подходите, очень даже. Будете, что называется, настоящей бой-бабой.

– Стыд и срам!

И она как истинная бой-баба направилась к двери.

– Что сделано, то сделано, – философски прокомментировал сержант. – Что написано пером, не вырубишь топором. Честным путем или нет, но вас захомутали. Двенадцать месяцев не так уж и много, верно? Меня уговорили на семь лет. Полнейший дурень я был. То есть круглый идиот, – перевел он для Тристрама. – Но строго между нами, – доверительно сообщил он всем, – если ты доброволец, шансов на повышение гораздо больше. Ух ты, она за дело взялась! – воскликнул он, навострив уши.

Из столовой ясно доносился громкий голос седой леди.

– Она подойдет, еще как подойдет! Скоро так называемый «призыв» объявят – так капитан Тейлор говорит. Добровольцы будут на гораздо лучшем положении, чем призывники. Только логично, на мой взгляд.

Тристрама обуял смех. Сразу у двери стоял стул, и он плюхнулся на него, чтобы отсмеяться.

– Рядовой Фокс, – выдохнул он, смеясь и плача.

– Вот так и надо! – одобрительно сказал сержант. – Истинно армейский дух. Послушайтесь моего совета: лучше смеяться, чем что другое. Ну так вот, – продолжил он, пока коридор заполняли все новые одураченные бродяги, – теперь вы в армии. Можно и удовольствие получить.

Тристрам все смеялся.

– Совсем как тот парень делает.

– Ици-бици ба-ба-бух, – сказал Дерек Фокс сперва одному смеющемуся и пускающему пузыри близнецу, потом другому. – Ба-ба-бух бухи-ух! – загулькал он своему маленькому тезке, а потом – сама справедливость! – пропел ту же слащавую бессмыслицу крошечному Тристраму.

Он вообще был сама справедливость, как могли засвидетельствовать его подчиненные в Министерстве плодородия. Даже Лузли, пониженный до весьма незначительного звания, едва ли мог сетовать, что с ним обошлись несправедливо, хотя теперь старался доказать гомосексуальность Дерека Фокса.

– Бурп, бурп, бурп, – посмеиваясь, гулькал Дерек, одновременно щекоча обоих близнецов.

А близнецы тем временем, пуская пузыри, цеплялись за прутья манежа и сучили ножками, изображая двух белок в колесе.

Только маленький Тристрам громом Упанишады повторял:

– Па, па, па.

– Эх! – серьезно вздохнул Дерек. – Надо бы завести еще, много, много еще.

– Чтобы их можно было отправить в армию, где бы по ним стреляли? – спросила Беатрис-Джоанна. – Не надейся.

– Ах это…

Заложив руки за спину, Дерек рысцой обежал гостиную и только после этого допил кофе. Это была просторная гостиная: все комнаты в выходящей на море квартире были просторными. Нынче всегда хватало простора для людей ранга Дерека, для их жен или псевдожен, для их детей.

– Каждый мужчина должен идти на риск, – заявил он. – И каждая женщина. Вот почему нам надо бы рожать побольше.

– Чушь, – отозвалась Беатрис-Джоанна.

Растянувшись на внушительном диване цвета кларета, восьми футов длиной и со множеством подушек, она листала последний номер «Шика», модного журнала, состоявшего сплошь из картинок. Турнюры, заметила она, теперь последний писк Парижа на каждый день; рискованные декольте – обязательны для вечера; гонконгские платья-футляры манят распутным крестовым разрезом на спине. Секс. Война и секс. Младенцы и пули.

– В прежние времена, – задумчиво продолжала она, – мне бы сказали, что я уже превысила квоту. А теперь твое Министерство заявляет, что я ее не выполнила. Безумие какое-то!

– Когда мы поженимся, – сказал Дерек, – то есть по-настоящему поженимся, ты, возможно, заговоришь по-другому.

Зайдя за диван, он поцеловал ее в шею, поцеловал золотистые волоски, казавшиеся такими нежными на слабом солнце. Один из близнецов, возможно крошечный Тристрам, издал губами – в качестве звукового сопровождения – неприличный звук.

– Тогда, – шутливо добавил Дерек, – я смогу всерьез заговорить про супружеский долг.

– Сколько еще ждать?

– Около шести месяцев. Тогда будет полных два года с тех пор, как ты в последний раз его видела. – Он снова поцеловал ее шею. – Установленный период «дезертирства из брака».

– Я то и дело про него вспоминаю, – сказала Беатрис-Джоанна. – Ничего не могу с собой поделать. Пару дней назад я видела сон. Я совершенно ясно видела, как Тристрам бродит по улицам и зовет меня.

– Сны ничего не значат.

– И я все думала о том, как Шонни сказал, что его видел. В Престоне.

– Как раз перед тем как его упекли.

– Бедный, бедный Шонни.

Беастрис-Джоанна бросила на близнецов взгляд, полный острой нежности. Мозги у Шонни свернулись набекрень от утраты детей и дезертирства его Господа, и теперь он декламировал пространные литургии собственного сочинения и пытался съесть освященные простыни в палате Уинуикской больницы под Уоррингтоном в Ланкашире.

– Не могу избавиться от ощущения, что он бродит по стране в поисках меня.

– Были ведь разные способы, – сказал Дерек. – Неужели честно было требовать, чтобы ты питалась воздухом? Вместе с детьми? Я часто говорил – и скажу теперь, – что самое милосердное считать, что Тристрам давно мертв и съеден. С Тристрамом покончено, его больше нет. Теперь есть мы с тобой. Будущее.

Наклоняясь над ней, улыбаясь, лощеный и ухоженный, он очень и очень походил на будущее.

– Ах ты боже мой, – озабоченно сказал он. – Время!

Часы на дальней стене, стилизованный диск золотого солнца с огненными лучами, похожими на завитки волос, послушно показали ему время.