Александра Бракен - Темные отражения. Немеркнущий [litres с оптимизированной обложкой]

Я скользнула вперед, приоткрыв дверь немного пошире, вытаскивая пистолет из-за пояса джинсов.

Победно вскрикнув, Клэнси вытянул зарытую среди сотен других пухлую красную папку. Не тратя времени даром, он устроился у перевернутого стола Албана (скорее всего, его опрокинули еще во время предыдущего обыска) и принялся изучать ее содержимое. Положив папку на одну из широких, плоских ножек, Клэнси взял в руку фонарик. В его глазах отразилось мучительное нетерпение, а меня охватило чувство тревоги.

– Нашел, что искал?

Голова сына президента дернулась одновременно с рукой, которая мгновенно спихнула папку в металлическую корзину для мусора. Мгновение гнев на его лице боролся с раздражением, но, заметив оружие в моей руке, Клэнси остановился на широкой улыбке:

– Нашел… а тебе что, не о чем больше беспокоиться? – Его голос внезапно стал ужасно далеким. – Не о ком?

Он мотнул головой в другой конец кабинета Албана, и не успела я повернуться, как пространство заполнил металлический запах теплой липкой крови. В той стороне, которую я еще не успела охватить взглядом, я увидела на полу их обоих. Толстяк лежал, скрючившись, словно лист, на осеннем дереве. Лиам, чье лицо было цвета льда, упал на него сверху, уставившись на меня немигающими глазами, выцветшими из ярко-голубых до мутно-серых. Его рука была вытянута над Толстяком, словно он пытался защитить друга, а теперь ладони, еще недавно сжимавшие мое лицо… лежали в луже темной жидкости, растекавшейся по бетонному полу.

Пистолет выскользнул из моей руки.

Наблюдая за мною все с той же улыбкой, Клэнси обошел стол Албана и бросил в мусорную корзину зажигалку.

– Неправда, – с усилием подумала я. Не они. И заставила себя взглянуть на них еще раз. Всмотреться получше в эту ужасную картину. Очки Толстяка оказались в золотой оправе, хотя она была серебряного цвета, а волосы Лиама – длиннее, чем сейчас, и в отличие от меня Клэнси не знал, как они завиваются на концах.

Очень правдоподобная, почти безупречная имитация. Но не они.

Я позволила Клэнси подойти, поверив в то, что он может выскользнуть в коридор, пока я упиваюсь своим горем. Бормоча что-то низким хриплым голосом, парень подошел достаточно близко, чтобы я почувствовала его теплое дыхание на щеке и врезала ему кулаком по горлу.

Вместе с этим ударом я метнула в него и силу своего разума, вонзая ее, словно нож, рассекая иллюзию, изображавшую Толстяка с Лиамом. Клэнси выскочил из комнаты, схватившись за голову, задыхаясь. Между нами снова возник образ женщины в белом халате, но сейчас я заставила себя вытеснить его. От мусорного ведра потянулась струйка дыма. Я опрокинула его, разбрасывая горящие страницы по полу, сбивая пламя ботинками. Если он планировал уничтожить эти документы навсегда, я хотела их увидеть.

– Проклятье!

Когда я снова вышла в коридор, Клэнси, повалившись на колени, все еще не мог отдышаться, глотая воздух. Между моим разумом и его возникла едва ощутимая хрупкая связь. Я ухватилась за нее, прежде чем она успела оборваться, наполняя его мозг иллюзией жара. Я не видела его в темноте, но слышала, как Клэнси судорожно хлопает себя по рукам и ногам – мозг говорил ему, что они охвачены огнем.

Через пару мгновений он резко остановился.

– Ты… – начал Клэнси, – ты правда хочешь поиграть в эту игру?

В затылок мне уперся холодный металл – так неожиданно, что я уже убедила себя, что это его выкрутасы. Но, когда ты лишаешься зрения, другие чувства и правда срабатывают с безжалостной эффективностью. Я ощутила теплое дыхание, услышала скрип ботинок, почувствовала запах пота. Агенты. Они нашли нас.

Клэнси попытался сбежать. Я не видела, как это произошло, только слышала тошнотворный хруст, словно что-то тяжело опустилось ему на голову, и парень рухнул на пол.

А потом тьму прорезал голос Джарвина.

– Я знал, что ты вернешься. – Это были его руки: одна сжала мою шею, грубо толкая меня на колени. Ствол скользнул ниже. – Роб сказал: надо только подождать.

Обе фигуры – и Джарвиса и стоявшего за ним другого агента Лиги – едва угадывались в темноте.

Сигнализация выключена.

– Ты не хочешь делать этого, – предупредила я, чувствуя, как невидимые руки разворачиваются у меня в голове. Я чувствовала волнение, но не страх. Контролируемое спокойствие.

– Нет, – согласился Джарвин. – Я бы предпочел сделать это.

Раздался слабый щелчок – единственное предупреждение, прежде чем Белый шум наводнил коридор и утопил меня.

Странно, конечно, но забыть, что такое агония, тоже возможно.

Первые несколько месяцев пребывания в Термонде Белый шум включали практически каждый день. Так контролировали Красных и наказывали Оранжевых – один неправильный взгляд, и СППшник связывался с контрольной башней. Это стало частью моей жизни: может, я просто привыкла, может, воздействие со временем все же притупляется. Но то было многие месяцы назад, а сейчас желудок скрутило болью почти до рвоты. Я рухнула на пол, достаточно близко к Клэнси, чтобы увидеть, как из раны на его лбу сочится кровь. Я все еще пыталась соображать, послушаться своего внутреннего голоса, говорившего: «Ты можешь взять Джарвина под контроль, ты можешь, можешь его уничтожить…». Но даже этот голос замолк, когда Белый шум наполнил пространство, мощным валом обрушиваясь на нас. Удивительно: все, что мы могли, власть, которой обладали над другими, – сейчас это ничего не значило.

В Термонде мы бы сначала услышали два предупредительных сигнала, а секундой позже из громкоговорителей лагеря вырвался бы этот звук. Не так-то просто его описать: визг помех, нарастая, становится словно тонкое сверхпрочное сверло, способное пробить самую толстую часть черепа. Шум проходит сквозь нас, словно электрический ток, заставляя мышцы судорожно сокращаться, дергаться и гудеть от боли. Голова бьется о землю в попытке проникнуть под ее толщу, будто в надежное укрытие. Если мне повезет, я сумею остаться в сознании.

Мне не повезло. Я почувствовала, что исчезаю, проваливаюсь обратно в темень коридора, не в силах пошевелить притиснутыми к груди руками, мои скрюченные ноги прижались к животу. Увидев, что моих сил не хватит даже на то, чтобы поднять голову, Джарвин выключил прибор. Я то всплывала, то снова уходила на глубину, в ушах звенело. Чернота коридора поглотила меня, оставив на поверхности одну голову.

Когда я пришла в себя, кто-то сжимал мою руку. Я слышала голос Джарвина только потому, что теперь он кричал:

– Врубите долбаный свет! Да плевать мне, как вы это сделаете, – включите его, черт побери! Что-то происходит. Кто-нибудь может просто врубить этот долбаный свет ?

Ему ответил голос с теплым южным акцентом: