Иэн Бэнкс - Смотри в лицо ветру

Однажды утром он шел под белыми навесами строевого плаца, полоскавшими на ветру, направляясь на первую в этот день лекцию Чуэльфьера. Впереди на плацу полковник Геджалин, Уолом и Чуэльфьер беседовали с незнакомцем в черно-белом одеянии.

Неподалеку от них стояли еще пятеро: трое справа, и двое слева, все – челгриане в одеяниях служащих. Незнакомец был старым, низкорослым и каким-то кособоким. Внезапно Квилан с изумлением сообразил, что полосатая ряса – традиционное облачение эстодьена, ходока между мирами живых и мертвых. Старец, криво улыбаясь, опирался на длинный зеркальный посох. Мех его лоснился, будто промасленный.

Квилан хотел поздороваться с полковником, но три его знакомца чуть отступили, а эстодьен сделал пару шагов вперед.

Квилан почтительно поклонился.

– Майор Квилан, – глубоким, мягким голосом произнес старец, протягивая руку Квилану, который вдруг заметил, что одеяние челгрианина справа чересчур просторно, будто под ним что-то спрятано; этот челгрианин как раз отходил вбок, куда-то за спину Квилана, но, как только исчез из поля зрения, его тень, едва заметная в рассеянном свете под белыми навесами, вдруг стремительно сдвинулась.

Квилан окончательно уверился, что на него сейчас нападут, потому что эстодьен, дряхлый и немощный, очень странно протягивал руку, словно бы стараясь держаться подальше от каких-либо насильственных действий.

Квилан сделал вид, что припадает к руке старца, но в последний миг, пригнувшись, резко обернулся, полуприсев и выбросив перед собой руки и срединную конечность в классической оборонительной стойке.

Челгрианин в широкой рясе тоже полуприсел, готовый к нападению; закатанные рукава обнажали мускулистые руки, хотя когти он выпустил лишь наполовину. На лице, опушенном белой шерстью, мелькнуло удовлетворенное, какое-то хищное выражение; увидев, что Квилан занял оборонительную позицию, белошерстый и вовсе просиял, но тут же, взглянув на эстодьена, расслабился, присел на корточки, опустил руки и голову в некоем подобии поклона.

Квилан не двигался с места, медленно поводя головой из стороны в сторону и стараясь не терять противника из виду. Других источников опасности вблизи не было.

На миг все застыли, однако ничего не происходило, лишь издалека доносился неумолчный гул волн и крики морских птиц. Эстодьен пристукнул посохом о бетонные плиты плаца. Белошерстый непринужденно выпрямился и отошел на прежнее место.

– Майор Квилан, – повторил старец, – встаньте, пожалуйста. – Он снова простер к нему руку. – Больше никаких неприятных сюрпризов, обещаю. По крайней мере, не сегодня.

Квилан принял руку эстодьена и поднялся.

Полковник Геджалин с довольным видом выступила вперед:

– Майор Квилан, познакомьтесь, это эстодьен Висквиль.

– Ваше преосвященство, – поклонился Квилан, когда эстодьен отпустил его руку.

– А это Эвейрл, – показал Висквиль на белошерстого слева от себя; челгрианин в широкой рясе усмехнулся и кивнул. – Надеюсь, майор, вы поняли, что сегодня прошли сразу два испытания.

– Да, ваше преосвященство. Или одно и то же, но дважды.

Висквиль улыбнулся еще шире, обнажив мелкие острые зубы.

– Майор, необязательно обращаться ко мне ваше преосвященство , хотя, не скрою, мне это льстит. – Он обернулся к Уолому, Чуэльфьеру и полковнику Геджалин. – Неплохо. – Затем он смерил взглядом Квилана. – Идемте, майор. Нам есть о чем побеседовать.

– Если верить им, подобная ошибка для них крайне нетипична. Если верить им, нам должно льстить, что на нас вообще обратили внимание. Если верить им, к нам питают всяческое уважение. Если верить им, то лишь по чистой случайности ход эволюции галактик, звезд, планет и видов не вывел нас на их технологический уровень. Если верить им, все это крайне досадно, но в конечном счете пойдет нам на пользу. Если верить им, то нам желали только добра, а теперь они, как всякие порядочные люди, сознают свою неосмотрительность и считают себя в долгу перед нами. Если верить им, то бремя вины вынудит их дать нам намного больше, чем их обычная благотворительность. – Эстодьен Висквиль скупо улыбнулся, сверкнув острыми зубами. – Все это не имеет никакого значения.

Эстодьен с Квиланом сидели свернувшись на сплетенных из травы подстилках в башенке на самом краю одного из нижних уровней построек на столбчатом утесе. С трех сторон виднелось небо и океан, теплый ветер врывался в незастекленные окна, принося соленый, едкий запах моря.

– Имеет значение лишь то, что решили челгриане-пюэны, – изрек старец и умолк.

Квилан, сообразив, что его побуждают заполнить паузу, спросил:

– И что же они решили, эстодьен?

От шерсти старца веяло каким-то изысканным ароматом. Эстодьен выпрямился и глянул в окно, на океанские волны.

– Двадцать семь веков символ нашей веры учил, что души умерших, перед тем как попасть в рай, то есть на небеса, целый год пребывают в чистилище, – сказал он ровным тоном. – После того как мы – наши Предшествующие – сделали небеса реальностью, это положение не претерпело изменений. Как и бо`льшая часть связанных с ним доктрин. В каком-то смысле они стали законами бытия. – Он повернулся, с усмешкой взглянул на Квилана и снова посмотрел в окно. – Майор Квилан, то, что я вам расскажу, известно лишь немногим. И должно оставаться в тайне, вы меня понимаете?

– Да, эстодьен.

– Этого не знают ни ваши преподаватели, ни полковник Геджалин.

– Я понимаю.

Старик внезапно обернулся к нему:

– Почему ты хочешь умереть?

Квилан в замешательстве отпрянул:

– Я… в каком-то смысле не хочу умирать, эстодьен. Я просто не стремлюсь жить. Я хочу, чтобы меня не стало.

– Ты хочешь умереть, потому что твоя возлюбленная умерла, а ты сохнешь по ней, разве нет?

– Я бы дал своим чувствам несколько более сильное определение, чем сохнешь по ней , эстодьен. Однако да, ее смерть обессмыслила мою жизнь.

– Итак, в эту годину испытаний перемен для тебя не имеют никакого значения ни жизни твоих близких и родных, ни жизнь нашего общества?

– Не то чтобы никакого, эстодьен. Но этого явно недостаточно. Как ни прискорбно, иных чувств я не испытываю. Все те, кто мне дорог, кому я сопереживал… все они в другом мире, не в том, где я.

– Квилан, ты говоришь об одной самке, об одной-единственной особи, о простой челгрианке. Что делает ее такой особенной? Почему ее память – которую уже никогда не вернуть – заслуживает большего, чем живущие, чем те, кому еще можно и нужно помочь?

– Ничего, эстодьен. Это просто…

– И вправду ничего. Дело не в ее памяти, а в твоей. Ты восхваляешь не ее уникальность, Квилан, а свою собственную. Ты романтик, Квилан. Трагическая смерть представляется тебе такой же романтичной, как и мысль о воссоединении с возлюбленной – пускай даже в забвении. – Старик подобрался, словно намереваясь уйти. – Я ненавижу романтиков, Квилан. Они себя не понимают и, что еще хуже, не желают понимать – ни себя, ни других, – поскольку им кажется, что понимание лишит жизнь тайны. Они глупцы. Ты глупец. Наверное, и твоя жена была дурой… – Он помолчал. – Возможно, вы оба были романтически настроенными глупцами. Глупцами, обреченными на горькое разочарование, после того как ваш драгоценный романтизм выветрился бы через несколько лет супружеской жизни и вам пришлось бы иметь дело не только со своими недостатками, но и с недостатками партнера. Тебе повезло, что она погибла. А ей не повезло – погибла она, а не ты.