Максим Бондарчук - Я видел как плачут животные... [СИ]

Очень сложно объяснить, что чувствуешь в тот момент, когда прикасаешься к памяти человека. К тем маленьким частичкам воспоминаний, что как черно-белый ряд старого видеофильма проносятся перед глазами с огромной скоростью и улетают прочь, оставляя после себя легкое горьковатое послевкусие.

Это было подобно на протухшее желе, все еще эластичное, но уже давно потерявшее свой вкус и превратившееся в однородную бесформенную массу, где по иронии судьбы было заключено настоящее сокровище, неведомое никому, не дававшее раскрыть свои секреты, пока к его замку не подступали те, кому были подвластны любые хитроумные замки и память, раскрывшись в одночасье, выдавала все, что хранила многие годы. Увы, невозможно полностью описать словами происходящее, как нельзя увидеть шум, появляющийся в голове в момент контакта, как нельзя схватить руками те небольшие кусочки памяти, будто бабочки, вырвавшиеся из клетки, разлетались в стороны.

Я уже и не помню, что чувствовал в свой «первый сознательный раз». Каждый кто хоть немного представлял зачем он здесь и для чего нужны его знания и навыки, рано или поздно задавали себе подобные вопросы, но к сожалению, а может и к счастью, ответы на них чаще всего были далеки от той реальности, которую все мы старались воссоздать вокруг нас…

Его труп почти разложился. Части его некогда массивного тела превратились в мягкую, почти отслоившуюся от костей жижу, а по всей поверхности тела начали образовываться странные пузырчатые образования. Доктор был рядом. Он стоял немного поодаль от меня и, не выпуская сигарету из рук, смотрел на все происходящее с чувством полного безразличия, словно ему это все уже порядком поднадоело.

— Мне принесли его только вчера. — начал он, слегка покашливая, — Вызвали на работу почти в четыре утра и я так и не успел толком осмотреть его.

Он глубоко затянулся и сбил указательным пальцем сероватый пепел. Его лицо оставалось каменным почти все время, что он стоял возле меня. Морг, да и сама территория прибольничного комплекса, располагавшаяся на огромном пустыре площадью в несколько километров, была экспериментальным комплексом «Антей», где проходили стажировку молодые врачи и психологи-криминалисты.

— Вот, — свободной рукой он взял тоненький, почти прозрачный планшет и, пробежав пальцами по его поверхности, вызвал на дисплей подготовленный отчет о вскрытии, — Здесь есть все, если что-то покажется непонятным, я объясню.

Доктор обогнул белоснежный стол, на котором лежало тело и вышел за пределы комнаты, оставив после себя синевато-серую дымку тлевшей сигареты, поднимавшейся к самому потолку и разбегавшейся в стороны, стоило ей только соприкоснуться с поверхностью.

Отчет в общей сложности не представлял ничего особенного. Обычная рутина, заставлявшая докторов во всем Угольном Мешке штамповать однотипные документы меняя лишь имена погибших и причины смерти.

«… погиб в результате огнестрельного ранения в область грудной клетки… найден в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое в канализационной шахте на окраине города.»

Дальше читать было бессмысленно. Я отложил планшет и яркий свет его тоненького дисплея сменился потемневшим контуром отчетного документа. Предстояло самое главное. То, ради чего я вообще сюда пришел. Выковыривать воспоминания из памяти людей, при жизни никогда не согласившихся на подобное, было мерзким занятием, но именно оно могло хоть как-то помочь в расследовании убийств, где обычные методы упирались в тупик и не могли продвинуться дальше.

Я приблизился к нему, потер руки и положил их на черно-алую поверхность лба, где кусочки кожи и свернутой крови тут же прилипли к моим пальцам.

Вспышка была яркой и тут же погасла. Боль и напряжение, появившиеся внутри моих глаз, заставили руки впиться в голову покойника и буквально провалиться вглубь его черепа. Воспоминания… их было много. Сотни, тысячи мгновений самых разных категорий и важности хлынули в мою голову и, как таран, ударили в меня. Детство, родители… школьная скамья… молодая девушка… кровь после драки… проводы в армию… Они разлетались в стороны, как стая черных ворон, испугавшихся неведомого путника, забредшего на давно заброшенное кладбище. Я старался остановить их, схватить за хвост, замедлить их полет и вырвать из цепких лап уже погибшего, но все еще хранившего тайны, мозга. Старался всеми силами, но они словно песок, просачивались между моих пальцев, впившихся в мягкую омертвевшую плоть.

Наконец все остановилось, прервалось. Точно так же, как у любого пути наступает конец, память тоже не бывает бесконечной. Я увидел его последние минуты, секунды до смерти, когда неведомая рука, вытянув перед собой широкое дуло пистолета, произвела несколько выстрелов, после чего наступил туман. Он хрипел, кричал и пытался спастись, но к тому моменту, когда остатки памяти вывернулись наружу, а глаза, схватив и закрепив внутри себя образ убийцы, закатились назад, его окровавленное тело погрузилось в черную воду канализации.

Конец.

Теперь можно было вернуться обратно.

Я долго мыл руки — все никак не мог отделаться от мерзкого запаха сгнившей плоти. Затем, убедившись, что дело сделано, направился к выходу. Врач находился в самом конце коридора и мирно беседовал с медсестрой, рядом с которой, паря в воздухе в нескольких сантиметрах от пола, крутился автономный медицинский модуль. Он был похож на грецкий орех-переросток, но помощь которую оказывало это устройство нельзя было переоценить. Взвизгнув, оно еще больше поднялось вверх и тут же уставило на меня свои огромные, похожие на глаза навозной мухи, линзы видеокамер.

Доктор вернулся через секунду. Узнав, что отчет не принес никакой существенной пользы, он слегка огорчился, хотя это вряд ли можно было назвать разочарованием, — он просто промолчал, но и радости по поводу того, что работа, которой он посвятил почти три часа с момента его вызова с работы, не дала никакого результата явно его не обрадовала.

— Что ж, — подытожил он, теребя в своих руках смятую сигарету, — Все равно рад был помочь.

Он вытянул руку в знак благодарности проделанной работы и тут же удалился обратно в конец коридора.

Странно было наблюдать за ним. Он так и не поинтересовался конечным результатом моей работы. Неужели ему не было интересно? Как он умер? Почему? И кто был тем самым? Но ответом видимо было безразличие. То самое, которое я видел на его лице, когда только-только вошел в морг.

Это была моя работа. Грязная, дурнопахнувшая и насквозь пропитанная кровью. Я будто погружался в кровавую ванну из воспоминаний. Нырял в этот почти бездонный бассейн и кружа вокруг бесконечно-конечного числа обрывочных картин из прошлого, пытался схватить то самое необходимое, что было нужно мне и моему руководству.