Александр Михайловский - Второй год новой эры

Мы сидели в ее кабинете и потягивали душистый напиток – только Марина умела так вкусно заваривать травы. По ее лицу было видно, что она очень рада видеть меня живой и здоровой. Да, мы сильно привязались друг к другу. И, хоть Марина обычно не демонстрировала своей сентиментальности (а, наоборот, старалась казаться суровой), я вполне отчетливо улавливала ее истинную суть – суть тонкого и ранимого человека. Она то и дело прикасалась к моей руке, и в глазах у нее сияла искренняя радость. Живот ее был огромен и уже опустился – значит, родов можно было ожидать со дня на день.

– Ой, Люсь, дождалась-таки я тебя… – говорила она, облегченно вздыхая, – уж думала, сама у себя буду роды принимать.

Она хохотнула, но я поняла, что она действительно была не на шутку обеспокоена, ведь, по ее подсчетам, рожать ей предстояло еще в начале февраля. Стало быть, перехаживает…

Да, представляю, как ей было страшно – рожать впервые в сорок лет, причем в совершенно диких (в смысле, нецивилизованных) условиях.

Она уловила беспокойство в моих глазах и тут же, очевидно, желая себя подбодрить, рассмеялась и сказала:

– А я тут сон недавно видела, Люсь… Будто поймала я здоровенную рыбину… Она бьется, вырывается, я еле держу – и наконец выскальзывает из моих рук. И, представляешь, даже упасть не успевает – вместо этого прямо тебе в руки падает! И ты ее держишь, довольная такая, к сердцу прижала, она и затихла. Я гляжу – а это и не рыба вовсе, а ребенок! Люськ, а Люск… что бы это значило, а? – и Марина, раскрасневшаяся, улыбающаяся, хитро мне подмигнула.

И тут меня словно громом поразило. Неужели?! Нет, только не это… У меня ведь уже вторая менструация не приходит… А я-то и внимания не обращала, у меня и раньше такое иногда случалось…

– А ты чего побледнела-то, Людмила батьковна? – Марина с тревогой заглядывала мне в глаза. – Поплохело, что ль? Ты это… давай не пугай меня… – она стала тяжело приподыматься из-за стола, – что я буду делать, если вдруг… начнется, а ты в некондиционном состоянии? Кто роды-то будет принимать? Ты подумала об этом? Ты давай не шути так… Ишь ты, побледнела она… Чего напугалась-то?

– Нет-нет, ничего, Марина, все нормально, – поспешила я заверить ее, пристыженная, что нагнала на нее панику. Я даже попыталась улыбнуться, но, наверное, это у меня плохо получилось, потому что Марина продолжала как-то напряженно на меня смотреть. Теперь она стояла, упершись ладонями в поверхность стола. Ее живот нависал над этим столом внушительным шаром, и я невольно засмотрелась на него, представляя у себя такой же. Мне снова стало дурно, но теперь Марина почему-то не обратила на это внимания. Приглядевшись, я увидела, что ее взгляд будто бы направлен внутрь себя, она словно прислушивалась к чему-то. Ее губы оставались полуоткрытыми, и все лицо ее, и поза выражали совершенно неописуемое чувство – что-то среднее между удивлением, испугом и радостью.

Я вскочила.

– Марина! Что с тобой, Марина? – воскликнула я.

– Я… кажется… рожаю… – отчего-то шепотом произнесла она. И тут же улыбка, обращенная к будущему малышу, удивительным образом преобразила ее лицо, сделав его милым и нежным, удивительно молодым.

– Пойдем, Марина! – я тут же бережно взяла ее под руки. – Тебе надо прилечь. Я посмотрю раскрытие.

– Да-да, Люсенька… – закивала она, как послушная девочка, – пойдем…

Она опиралась на мою руку, и я чувствовала то, что не было сказано словами – что она по-особенному относится ко мне, что доверяет, что тоже дорожит моей дружбой… И так было мне хорошо от этого ощущения, словно душа моя парила в поднебесье. Никогда так сильно не ощущала я то, что называется «душевной теплотой». Эти русские… ведь это они каким-то образом изменили меня к лучшему. В плане чувств я будто бы сняла какие-то замутненные, все искажающие очки, и теперь все представало передо мной ярким, сильным, блистающим и многоцветным. Я словно стала одной из них… И меня это очень даже радовало.

Теперь надо быть до предела внимательной и осторожной. Я не могу допустить ошибки в ведении родов. А они могут оказаться сложными… Что если плод крупный? А если у нее подскочит давление? О боже, помоги мне, дай мне сделать все как надо, прошу, позволь родиться этому ребенку без проблем… Обещаю, Господи, что никогда больше не буду роптать и с радостью приму все то, что ты мне посылаешь, пусть это даже незапланированная беременность…

Так я неумело, но горячо молилась, пока проводила Марине все необходимые процедуры. Похоже, роды обещали быть стремительными. Очень скоро после первых схваток у нее отошли воды, и можно было ожидать потуг.

Весть о том, что докторша собирается рожать, мигом облетела наш поселок. И вот уже у порога толпятся взволнованные вожди – месье Петрович, который вопросительно глядит на меня, суровый месье Андре, нервозность которого выдает частое потирание носа, и муж роженицы, месье Антон, на которого я просто не могу спокойно смотреть – он нервно притопывает ногой, без конца протирает свои очки, часто моргает и покашливает. Честно говоря, сейчас ему очень подходит слышанное мной как-то раз русское выражение «на нем лица нет» – настолько он обеспокоен происходящим с его дражайшей супругой. Кроме всего прочего, он постоянно что-то бормочет себе под нос и сокрушенно качает головой. Нет, так не пойдет… Его чрезмерное беспокойство передается другим, а моя пациентка должна быть абсолютно уверена в благополучном исходе.

– Ну что? Как она? Все нормально? – спрашивают русские мужчины, вытягивая шеи в направлении кушетки в дальнем углу, на которой тихо постанывает Марина. Они смотрят на меня как-то строго, и это мне не нравится.

– Уважаемые месье, – говорю я уверенным голосом, – просьба вам не беспокоиться. Лучше вам выходить и ждать на коридоре. Вы нервировать мадам Марина. Пока все идет хорошо, причин волноваться нет. Если ваши нервы слишком в напряжении, могу советовать вам принять настойку валерианы… – я указала кивком на стеклянный шкафчик в углу.

Честно говоря, я не ожидала, что мои слова окажутся поистине волшебными. Мужчины, словно устыдившись, торопливо покинули помещение, лишь месье Антон проговорил напоследок каким-то глухим голосом, вытягивая шею:

– Мариночка, я с тобой! Не бойся, душа моя! Я… – он покашлял, как бы прочищая горло, но на самом деле борясь со смущением, – я люблю тебя! Знай это…

И он вышел вслед за остальными.

– Оказывается, любит… – усмехнулась Марина, как раз сейчас стараясь отдышаться после схватки. Произнесла она это ворчливым тоном, но я поняла по ее лицу, что ей чрезвычайно приятно это признание, – первый раз это сказал… Представляешь, Люсь?

– Да-да, месье Антон не очень сентиментален, но он очень ответственный мужчина, – поспешила я заверить ее, – он будет хорошим отцом.