Андрей Лазарчук - Мост Ватерлоо [компиляция]

— Он… Он… — Раечка, всхлипывая, тыкала в Вавочку пальцем. — Он…

— С ним ясно! Второй кто? Что хотят, то творят! — опять сообщил через плечо Гербовников. — Тут по телевизору, блин, одни хрены на взводе, не знаешь, куда глаза девать!..

— Да я из дому весь день не выходил! — вдруг отчаянно закричал Вавочка. — Я дома сидел весь день! Вот тут! Вот! Чего вам надо? Я во двор не выходил даже!

Вышла заминка. Теперь жильцы не знали, на кого негодовать.

— А когда он бегал-то? — пробасил тёть-Таин муж.

— Да только что!

— А кто видел?

— Раечка видела!

— Голый? — с сомнением повторил тёть-Таин муж. — Только что?

— Голый? — яростно подхватил Вавочка. — Это я голый? Это голый? Это голый? Это?..

Говоря, он совал в лица рукава пиджака; поддёргивал брюки, чтобы предъявить носки; хватался за галстук, выпячивая шпагу; тыкал пальцами в запонки.

Все смешались окончательно. Гербовников моргал.

— Вот дура-то, прости Господи, — негромко подвёл итог тёть-Таин муж и вышел.

— Раечка, — позвал Гербовников. — А ты не обозналась?

— Ниэт! — успокоившаяся было Раечка снова заревела.

— Ну, может быть, один был одетый, а другой голый? — с надеждой спросил старый казак.

— Ниэ-эт! О-оба-а…

— Что, быстро пришлось одеваться? — зловеще спросил он тогда Вавочку. — Как по подъёму? Ты кого провести хочешь? Кто был второй? Из нашего дома?

— Да он же! Он же и был второй!.. Он и был… — вмешалась сквозь всхлипы Раечка.

— Ладно. Допустим. А первый тогда кто? — Старого казака, видимо, начала уже раздражать Раечкина тупость.

Вместо ответа последовало хлюпанье, из которого выплыло:

— …и утром тогда…

— Что утром? — ухватился Гербовников, пытаясь вытрясти из пострадавшей хоть что-нибудь внятное.

— Он… постучал… А он ему открыл…

— Ничего не понимаю. Кто открыл?

— О-он…

— А постучал кто?

— То-оже он… — Раечку вновь сотрясли рыдания.

Тёть-Тая с восторженным лицом подбиралась к центру событий.

— Раечка! — позвала она сладенько и фальшиво. — Раечка! Сейчас мы всё уладим. Всё будет в порядке, Раечка. Пойдём со мной, пойдём, золотая моя, пойдём. Кого надо накажут, а ты, главное, не волнуйся…

Приговаривая таким образом, она бережно взяла нетвёрдо стоящую на ногах Раечку и вывела на площадку. В дверях обернулась и сделала страшные глаза.

И тут Вавочка раскричался. Он кричал о том, что это издевательство, что он подаст в суд на Гербовникова, который ворвался в частную квартиру, да ещё и вооружённый (Вот она, нагайка-то! Вот! Все видели!), что если верить каждому психу — то это вообще повеситься и не жить!..

Вернувшийся на крики тёть-Таин муж мрачно басил, что он бы на Вавочкином месте этого так не оставил, что он ещё пять лет назад заметил, что Раечка не в себе, просто случая не было поделиться.

Остальные убежали суетиться вокруг Раечки.

Тогда старый казак Гербовников сунул нагайку за голенище и в свою очередь закричал, что на него нельзя в суд, что казачий круг этого не допустит, во всяком деле бывают промашки, и вообще, кто ж знал, что Раечка вдруг возьмёт и рехнётся!

Потом крякнул, примирительно потрепал Вавочку по плечу, сказал зачем-то: «Спаси Христос», — и ушёл вслед за тёть-Таиным мужем.

Вавочка захлопнул за ними дверь, доплёлся до кровати, сел. Глупость он сегодня утром совершил невероятную, вот что! Надо было не раздумывая хватать паспорт и рвать из этой квартиры, из этого города… Из этой страны, прах её побери! Но кто ж тогда знал, что всё так обернётся, что ничего ещё не кончилось…

Рядом с его ногой из-под кровати чутко, осторожно, как щупик улитки, высунулась голова, с другой стороны — другая. Пытливо взглянули, вывернув шеи, на сидящего. Вылезли, сели рядом, уставив пустые глаза в сторону вечереющего окна.

А может, и сейчас не поздно, а? Так, мол, и так, хорошие мои, взял я паспорт, а вы давайте…

Диковато переглянулись и поняли, что нечего и надеяться.

Голым стало холодно, они встали, направились к шкафу, открыли и принялись сперва вяло, а потом шумно делить оставшееся барахло. Не поделив, обернулись к третьему.

…После некоторого сопротивления раздеваемого, троица приняла следующий вид:

Первый — брюки от выходного костюма, носки, белая рубашка с запонками.

Второй — выходные туфли, линялые короткие джинсы из нижнего ящика и защитного цвета рубашка от парадного мундира, что висел в гардеробе при всех неправедно добытых перед дембелем регалиях.

Третий — сандалии на босу ногу, армейские брюки, майка и поверх неё пиджак от выходного костюма, из кармана которого торчал, мерцая миниатюрной шпагой, скомканный галстук.

И все трое молчали. Молчали с того самого момента, когда захлопнулась дверь за старым казаком Гербовниковым.

Нехорошее это было молчание. Стало, к примеру, заметно, что комната перестала быть гулкой: гасила, укорачивала звуки, будь то всхлип, кашель или писк деревянной кровати, когда кто-либо из них вскакивал, словно собираясь бежать, и, уразумев, что бежать, собственно, некуда, брёл, скажем, к креслу — присесть на подлокотник.

Все трое были на грани истерики — и молчали. Давление росло при закрытых клапанах; каждый этот укороченный звук — скрип, всхлипывание, кашель — бросал сердце в новый сумасшедший перепад, дрожали руки.

Вечерело быстро. Откуда-то взявшиеся тучи, словно комком пакли, заткнули прямоугольный колодец двора; три его видимые стены стремительно становились клетчатыми от вспыхивающих жёлтых окон.

Тот, что сидел на кровати, встал, но так и не решился, куда переместиться. Тогда он повернул к тем двум бледное в слезах лицо и срывающимся голосом бросил:

— К чёрту! Я ложусь спать! — И перешёл на крик, будто кто-то мог ему запретить это: — Слышите? К чёрту! Всё к чёрту! Я ложусь спать, пропади оно всё пропадом!

Он упал на кровать и уткнулся лицом в подушку. Это был тот, что оставался днём в квартире.

Стоящий поближе подошёл и поставил колено на край кровати.

— А ну двинься, — произнёс он сквозь зубы. — Двинься, говорю! Разорался тут!..

Лицо его задрожало, рот растянулся.

— Двинься! — закричал он, плача. — Сволочи! Все сволочи! Все до одного!

А третий вдруг язвительно сложил губы — ему выпал миниатюрный выигрыш: лучше спать одному на диване, чем вдвоём на кровати. Ему до того понравилось, как чётко у него оформилась в голове эта мысль, что он даже засмеялся.

Лежащие (оба ничком) подняли головы.

— В морду дам… — сквозь всхлипы пригрозил кто-то из них.

Третий мечтательно возвышался над темнеющим в полумраке диваном и думал о том, что хорошо бы повторить этот случай с кроватью, только в более крупном масштабе: пусть они погрызутся из-за комиссионных, из-за первенства, из-за чего угодно, а ему — взять бы паспорт и уехать, уйти бы даже хоть пешком, без денег, куда угодно, но уйти.