Андрей Лазарчук - Мост Ватерлоо [компиляция]

Он прерывисто вздохнул, принёс из стенного шкафчика постель, разложил, расправил и, раздевшись, полез под одеяло. Диван скрипло провалился под ним.

Не спалось. Усталость была страшная, но не спалось. На кровати возились, хлюпали носами, сипло чертыхались — видимо, делили одеяло.

И тут Вавочку обдало со спины такой волной озноба, что он сел, как подброшенный. Диван под ним запел, заскулил, перекликаясь всеми пружинами. Вавочке показалось, что кожа на лице у него исчезла, что малейшее дуновение, случись оно, обожжёт его либо огнём, либо стужей.

Те, на кровати, были вдвоём, и они могли договориться. О чём? Да о чём угодно! Правда, он не слышал ни слова, тишина была ровной, но они могли! Они могли, вот в чём дело!

«Да нет, — попытался успокоить он сам себя. — Ничего они не сделают. И что они вообще могут сделать?»

И со спины пришла вторая волна озноба.

«УБИТЬ», — возникло простое и короткое, как бы крупным шрифтом оттиснутое в мозгу слово.

Вавочка сбросил ноги на пол и принялся одеваться. Выигрыш с кроватью обернулся крупной ошибкой, непростительной глупостью. Чему он радовался, дурак? Надо было самому туда третьим, а не на диван…

Вавочку трясло. На кровати заворочались, заворчали. Он вслушался.

«Нет, — решил он с облегчением. — Не успели ещё… Ничего они не успели».

А если они не успели, то… Вавочка замер. Самому… Никого не нанимая…

Да, видимо, из всех троих решение пришло первым к нему.

«Убрать, устранить физически, — с замиранием повторил он про себя читанные в каком-то детективе слова. — Устранить физически».

Слово «убить» он не мог теперь выговорить даже мысленно. Память его бессознательно перебирала все имеющиеся в доме колющие и режущие предметы. Потом он представил кровь на кровати, и ему чуть не сделалось дурно… Утюг. Он им гладил сегодня костюм. Если обмотать полотенцем…

Вавочка не мог больше оставаться наедине с такими мыслями. Нужна была какая-нибудь зацепка, неувязка, чтобы все эти планы оказались невыполнимыми. Он искал её, искал довод против того, что творилось в его голове и толкало на страшное.

Второй проснётся! Да-да! Второй проснётся обязательно. Первого он ударит, а второй проснётся, второго он не успеет…

«Ну и что? — возражал ему кто-то пугающе-жестокий в нём самом. — Проснётся, а я объясню, что вдвоём лучше, чем втроём».

И жуткий кто-то усмехнулся своей чёткой формулировке его, Вавочкиным, смешком.

— А труп? — быстро спросил Вавочка — и выдохнул с облегчением. Вот она, неувязка! Ничего нельзя, ясно?..

И даже не понял, что спросил вслух — тихо, правда, шёпотом, но вслух.

Теперь он сидел почти спокойный, и неувязочку эту смаковал, играл в возражения: придумает вздорное какое-нибудь — и радостно опровергнет.

Ну, положим, вдвоём можно вынести, завернуть во что-нибудь — и вынести. А дальше что? Бросить где-нибудь поблизости? А вот и не получится никак — утром найдут и опознают обязательно. Ну, ладно, ну, положим, сейчас ночь, положим, оттащим переулками куда-нибудь на окраину — так всё равно ведь найдут… А в реку?

Вновь волна озноба. Ну да, а если в реку? Если привязать что-нибудь, чтоб не выплыл?..

«Нет, — возразил он поспешно. — Ночь-то ночь, а менты-то всё равно на набережной дежурят… И на проспекте тоже…»

Возражение было неубедительным.

Кровать между тем давно уже попискивала, потом кто-то встал, шагнул нетвёрдо… Полыхнул малиновый торшер. В глазах ухватившегося за кисточку был ужас. Как и в глазах сидящего на кровати.

— Вы почему не спите? — дрогнувшим голосом спросил тот, что включил свет. И ещё раз — уже истерически: — Вы почему не спите?!

Торшер выключить побоялись. Тот, что вскочил с кровати, на кровать не вернулся — устроился в кресле, подобрав под себя ноги. Остальные двое посидели немного и прилегли. Истерический крик: «Вы почему не спите?!» — неожиданным образом многое прояснил.

Можно было уже, к примеру, не надеяться ни на вьетнамцев, ни на шестёрок из «Посошка» — вообще ни на кого не надеяться, кроме себя; а сестра должна приехать через несколько дней, которые с каждой минутой убывают; а их теперь двое, а он против них один.

Всё это возникло единым клубком мыслей, причём совершенно неподвижным: мысли не изменялись, просто с каждой минутой становились всё яснее и беспощадней.

Трое задрёмывали и просыпались. Стоило кому вздрогнуть и открыть глаза, как то же самое происходило и с остальными двумя, так что проснувшийся первым не то что предпринять — решиться ни на что не успевал.

Но мысли только притворялись, что застыли; в них как бы смещалось ударение: теперь главным было не то, что сестра приедет, а то, что нельзя больше выносить даже не присутствие — существование этих двух.

Как только это было осознано, мысли сорвались, полетели, тесня, выталкивая одна другую.

Даже если уехать — с паспортом, без паспорта ли — разве забудешь, что они есть, что они живут, копируя, издеваясь каждым прожитым ими мгновением! Уехать, да? А эти три дня — их как, простить?!

Страх нарастал, но вместе с ним росла нестерпимая потребность уничтожить, развязать, разрубить, одним рывком вернуться к прежней жизни. Неустойчивое равновесие могло нарушиться ежесекундно. Достаточно было незначительного толчка, мельчайшего события, чтобы три человека в замкнутом пространстве комнаты, сойдя с ума, бросились бы с нечленораздельным воем друг на друга. Или же, напротив, метнулись бы каждый в свой угол, втираясь от ужаса в стену.

Небо в незадернутом окне стало сероватым, по окнам слезило.

Лежащий на кровати медленно поднялся. Сунул ноги в шлёпанцы. Сделал пару неуверенных шагов в сторону передней. Остановился. Потом сорвался с места и решительной ускоряющейся походкой вышел в коридорчик. Дверь хлопнула со щелчком, со звоном.

Звон ещё стоял в воздухе, а второй уже прильнул к стеклу, высматривая. Убедившись, что двойник вышел во двор и не караулит у подъезда, бросился за ним.

Теперь уже к стеклу прилип третий — тот, что раньше сидел в кресле. Куда девался первый, он не видел, а второй (это точно был второй; на первом — белая рубашка!)… Так вот, второй пробежал к туннельчику на улицу Желябова.

В третий раз сработал замок входной двери. Квартира опустела.

Асфальты во дворе были равномерно мокры, без луж; видимо, моросило всю ночь — слегка и без перерывов. Вавочка даже оторопел, выскочив на плоское бетонное крыльцо подъезда, настолько непохожа была эта знобящая изморось на прозрачную теплынь предыдущих дней. Спешно вздёрнул стоймя воротник, застегнул пиджак на все пуговицы, сжал лацканы в горсть. Бабье лето кончилось. Дожди ударили на четыре дня раньше срока.

Может, за плащом сбегать, а то маечка на голое тело да пиджачок, знаете ли… Но дверь он прихлопнул, а ключ — в кармане выходных брюк, а брюки не на нём, брюки на том, что выскочил первым. Ничего! Мы этот ключик ещё возвратим, он ещё к нам вернётся.