Братья Стругацкие - Собрание сочинений. Том 2. 1960–1962 [litres с оптимизированной обложкой]

– Меня зовут Горбовский, – тихо сказал незнакомец, не спуская глаз с кушетки. – Леонид Андреевич Горбовский. Я пришел поговорить с вами как звездолетчик с звездолетчиком.

– Что случилось? – испуганно спросил Кондратьев. – Что-нибудь с «Таймыром»? Да вы садитесь, пожалуйста, садитесь!

Горбовский продолжал стоять.

– С «Таймыром»? Вряд ли… Впрочем, не знаю, – сказал он. – Но ведь «Таймыр» в Музее Космогации. Что с ним еще может случиться?

– Да уж, – сказал Кондратьев, улыбнувшись. – Дальше, пожалуй, некуда.

– Некуда, – согласился Горбовский и тоже улыбнулся. Улыбка у него, как и у многих некрасивых людей, была милая и какая-то детская.

– Так чего же мы стоим?! – бодро вскричал Кондратьев. – Давайте сядем!

– Вы… вот что, Сергей Иванович, – сказал вдруг Горбовский. – Можно, я лягу?

Кондратьев поперхнулся.

– П…пожалуйста, – пробормотал он. – Вам нехорошо?

Горбовский уже лежал на кушетке.

– Ах, Сергей Иванович! – сказал он. – И вы такой же, как все. Ну почему же обязательно нехорошо, если человеку просто хочется полежать? В античные времена почти все лежали… Даже за едой.

Кондратьев, не оборачиваясь, нащупал за спиной кресло и сел.

– Уже в те времена, – продолжал Горбовский, – имела хождение многоэтажная пословица, существенной частью которой было «лучше лежать, чем сидеть». А я только что из рейса. Вы сами знаете, Сергей Иванович, – ну что такое диваны на кораблях? Отвратительные жесткие устройства. Да разве только на кораблях? Эти невообразимые скамейки на стадионах и в парках! Складные самопадающие стулья в кафе! А ужасные камни на морских купаниях? Нет, Сергей Иванович, воля ваша, искусство создания по-настоящему комфортабельных лежбищ безвозвратно утрачено в нашу суровую эпоху эмбриомеханики и Д-принципа.

«Однако!» – подумал Кондратьев. Проблема «лежбищ» встала перед ним в совершенно новом свете.

– Вы знаете, – сказал он, – я застал еще то время, когда в Северной Америке подвизались так называемые фирмы и монополии. И дольше всех продержалась небольшая фирма, которая сколотила себе баснословный капитал на матрасах. Она выпускала какие-то особенные шелковые матрасы – немного, но страшно дорого. Говорят, миллиардеры дрались из-за этих матрасов. Замечательные были матрасы. На них ничего нельзя было отлежать.

– И секрет их погиб вместе с империализмом? – сказал Горбовский.

– Вероятно, – ответил Кондратьев. – Я ушел в рейс на «Таймыре» и больше ничего о них не слыхал.

Они помолчали. Кондратьев наслаждался. Давно уже ему не приходилось вести такие легкие и приятные светские разговоры! Протос и Женя тоже были отличными собеседниками, но Протос очень любил рассказывать про операции на печени, а Женя большей частью учил Кондратьева водить птерокар и ругал его за социальную инертность.

– Нет, почему же? – сказал Горбовский. – У нас тоже есть отличные лежбища. Но ими у нас никто не интересуется. Кроме меня.

Он повернулся на бок, подпер щеку кулаком и вдруг сказал:

– Ах, Сергей Иванович, дорогой. И зачем это вы высадились на Планете Синих Песков?

Штурман опять поперхнулся. Планета Синих Песков с ужасающей отчетливостью встала перед его глазами. Детище чужого солнца. Совсем чужая. Она была покрыта океанами тончайшей голубой пыли, и в этих океанах были приливы и отливы, многобалльные штормы и тайфуны и даже, кажется, какая-то жизнь. Вокруг засыпанного «Таймыра» крутились хороводы зеленых огней, голубые дюны кричали и вопили на разные голоса, пылевые тучи гигантскими амебами проползали по белесому небу. И ни одной тайны не открыла людям Планета Синих Песков. Штурман при первой же вылазке сломал ногу, киберразведчики потерялись все до единого, а затем при полном безветрии налетела настоящая буря, и славного доброго Кёнига, не успевшего подняться на корабль, швырнуло вместе с подъемником о реакторное кольцо, раздавило, расплющило и унесло за сотни километров в пустыню, где среди голубых волн гигантские провалы засасывали миллиарды тонн пыли в непостижимые недра планеты…

– А вы бы не высадились? – хрипло сказал Кондратьев. (Горбовский молчал.) – Вы хороши сейчас на ваших Д-звездолетах… Сегодня одно солнце, завтра – другое, а послезавтра – третье… А для меня… а для нас это было первое чужое солнце, первая чужая планета, понимаете? Мы чудом попали туда… Я не мог не высадиться, потому что иначе… Зачем же тогда все?

Кондратьев остановился. «Нервы, – подумал он. – Надо спокойнее. Все это прошло».

Горбовский задумчиво сказал:

– После вас на Планете Синих Песков первым высадился, наверное, я. Я пошел на десантном боте и взял ее с полюса. Ах, Сергей Иванович, как это было нелегко! Полмесяца я ходил вокруг да около. Двенадцать зондирующих поисков! А сколько автоматов мы там загубили! Классическая бешеная атмосфера, Сергей Иванович. А вы ведь бросились в нее с экватора. Без разведки. Да еще на старой, дряхлой «черепахе». Да.

Горбовский закинул руки за голову и уставился в потолок. Кондратьев никак не мог понять, одобряют его или осуждают.

– Я не мог иначе, Леонид Андреевич, – сказал он. – Повторяю: это было первое чужое солнце. Попытайтесь меня понять. Мне трудно придумать понятную вам аналогию.

– Да, – сказал Горбовский. – Наверное. Все равно это было очень дерзко.

И опять Кондратьев не понял, одобряют его или осуждают. Горбовский оглушительно чихнул и быстро сел, спустив с кушетки ноги.

– Извините, – сказал он и снова чихнул. – Я опять простудился. Проваляешься ночь на бережку, и сразу насморк.

– На каком бережку? – спросил штурман.

– Ну как же, Сергей Иванович? Лужайка, травка, приятно так рыбка плещется в заводи… – Горбовский опять чихнул. – Извините… И луна на воде – «дорожка к счастью», знаете?

– «Дорожка к счастью» хороша на море, – сказал Кондратьев мечтательно.

– Ну не скажите. Я сам из Торжка, речушка у нас там маленькая, но очень чистая. А в заводях – кувшинки. Ах как отлично!

– Понимаю, – сказал Кондратьев, улыбаясь, – в мое время это называлось «тоска по голубому небу».

– Это и сейчас так называется. А на море… Я вот вчера сидел на море ночью, луна изумительная, где-то девушки поют, и вдруг из воды как полезли, полезли какие-то… в рогатых костюмах…

– Кто?!

– Эти, спортсмены… – Горбовский махнул рукой и лег опять. – Я ведь сейчас часто возвращаюсь. Брожу к Венере и обратно, вожу добровольцев. Славные ребята – добровольцы. Только очень шумные, едят ужасно много и все, знаете, рвутся на смертоубийственные подвиги.

Кондратьев с интересом спросил:

– А как вы смотрите на проект, Леонид Андреевич?

– Очень правильный проект, – сказал Горбовский. – Я его составлял. Не я один, конечно, но я тоже участвовал. В молодости мне много приходилось иметь дела с Венерой. Злая планета. Да вы, наверное, сами знаете…