Братья Стругацкие - Собрание сочинений. Том 2. 1960–1962 [litres с оптимизированной обложкой]

– Ого, – пробормотал Званцев, полез под руль и включил нейтрализаторы.

– Какая застава? – спросила Акико.

– Какая застава, я не знаю, – сказал Званцев, – но, видимо, тебе нужно было остаться в городе.

– Нет, – сказала Акико.

Когда машина тронулась, она осторожно спросила:

– Вы думаете, что нас не пропустят?

– Я думаю, что тебя не пропустят.

– Тогда я подожду, – спокойно сказала Акико.

Машина медленно и беззвучно катилась по шоссе. Званцев сказал, глядя перед собой:

– Мне бы все-таки хотелось, чтобы тебя пропустили.

– Мне тоже, – сказала Акико. – Я очень хочу проститься с ним…

Званцев молча глядел на дорогу.

– Мы редко виделись последнее время, – продолжала Акико. – Я очень люблю его. Я не знаю другого такого человека. Никогда я так не любила отца, как люблю его. Я даже плакала…

«Да, плакала, – подумал Званцев. – Океан был черно-синий, и небо было синее-синее, а лицо его было опухшим и синим, когда мы с Кондратьевым осторожно вели его к конвертоплану. Под ногами скрипел раскаленный коралловый песок, ему было трудно идти, он то и дело повисал у нас на руках, но ни за что не соглашался, чтобы мы несли его. Глаза его были закрыты, и он виновато бормотал: „Гокуро-сама, гокуро-сама…“ Сзади и сбоку молча шли океанологи, а Акико шла рядом с Сергеем, держа обеими руками, как поднос, знаменитую на весь Океан потрепанную белую шляпу, и горько плакала. Это был первый, самый страшный приступ болезни – шесть лет назад, на безымянном островке в пятнадцати милях к западу от рифа Октопус…»

– …я двадцать лет знаю его. С самого детства. Мне очень хочется проститься с ним.

Из мокрой темноты выплыла и прошла над головами решетчатая арка микропогодной установки. На синоптической станции огней не было. «Установка не работает, – подумал Званцев. – Вот почему эта мерзость с неба». Он покосился на Акико. Она сидела, забравшись на сиденье с ногами, и глядела прямо перед собой. На ее лицо падали отсветы от циферблатов на пульте.

– Что здесь происходит? – сказал Званцев. – Какая-то мертвая зона.

– Не знаю, – сказала Акико. Она заворочалась, устраиваясь удобнее, толкнула его коленом в бок и вдруг замерла, уставившись на него блестящими в полумраке глазами.

– Что? – спросил он.

– Может быть, он уже…

– Вздор, – сказал Званцев.

– И все ушли к институту…

– Вздор, – решительно сказал Званцев. – Вздор.

Далеко впереди загорелся неровный красный огонек. Он был слаб и мерцал, как звездочка на неспокойном небе. На всякий случай Званцев снова сбавил скорость. Теперь машина катилась очень медленно, и стал слышен шорох дождя. В свете фар появились три фигуры в блестящих мокрых плащах. Они стояли прямо посередине шоссе; перед ними поперек шоссе лежало здоровенное бревно. Тот, что стоял справа, держал над головой большой коптящий факел. Он медленно размахивал факелом из стороны в сторону. Званцев подвел машину поближе и остановился. «Ну и застава», – подумал он. Человек с факелом что-то крикнул неразборчиво в шорохе дождя, и все трое быстро пошли к машине, неуклюже шагая в огромных мокрых плащах. Человек с факелом снова крикнул что-то, сердито перекосив рот. Званцев выключил дальний свет и открыл дверцу.

– Двигатель! – крикнул человек с факелом. Он подошел вплотную. – Выключите двигатель, наконец!

Званцев выключил двигатель и вылез на шоссе под мелкий частый дождь.

– Я океанолог Званцев, – сказал он. – Я еду к академику Окада.

– Выключите свет в машине! – сказал человек с факелом. – Да побыстрее, пожалуйста!

Званцев повернулся, но свет в кабине уже погас.

– Кто это с вами? – спросил человек с факелом.

– Океанолог Кондратьева, – ответил Званцев сердито. – Мой сотрудник.

Трое в плащах молчали.

– Мы можем ехать дальше?

– Я оператор Михайлов, – сказал человек с факелом. – Меня послали встретить вас и передать, что к академику Окада нельзя.

– Об этом я буду говорить с профессором Каспаро, – сказал Званцев. – Проведите меня к нему.

– Профессор Каспаро очень занят. Мы бы не хотели, чтобы его тревожили.

«Кто это – мы?» – хотел спросить Званцев, но сдержался, потому что у Михайлова был невнятный монотонный голос смертельно уставшего человека.

– Я должен передать академику сообщение чрезвычайной важности, – сказал Званцев. – Проведите меня к Каспаро.

Трое молчали, и красный неровный свет пробегал по их лицам. Лица были мокрые, осунувшиеся.

– Ну? – сказал Званцев нетерпеливо.

Вдруг он заметил, что Михайлов спит. Рука с факелом дрожала и опускалась все ниже. Глаза Михайлова были закрыты.

– Толя, – тихо сказал один из его товарищей и толкнул его в плечо.

Михайлов очнулся, мотнул факелом и уставился на Званцева припухшими глазами.

– Что? – сказал он хрипло. – А, вы к академику… К академику Окада нельзя. На территорию института вообще нельзя. Уезжайте, пожалуйста.

– Я должен передать академику Окада сообщение чрезвычайной важности, – терпеливо повторил Званцев. – Я океанолог Званцев, а в машине океанолог Кондратьева. Мы везем важное сообщение.

– Я оператор Михайлов, – сказал человек с факелом. – К Окада сейчас нельзя. Он умрет в ближайшие четверть суток, и мы можем не успеть. – Он едва шевелил губами. – Профессор Каспаро очень занят и просил не беспокоить. Пожалуйста, уезжайте…

Он вдруг повернулся к своим товарищам.

– Ребята, – сказал он с отчаянием. – Дайте еще две таблетки.

Званцев стоял под дождем и думал, что еще можно сказать этому человеку, засыпающему на ходу. Михайлов стоял боком к нему и, запрокинув голову, что-то глотал. Потом Михайлов сказал:

– Спасибо, ребята, я совсем падаю. У вас здесь все-таки дождь, прохладно, а у нас все просто валятся с ног, один за другим, поднимаются и опять валятся… Тогда уносим… – Он все еще говорил невнятно.

– Ничего, последняя ночь…

– Девятая, – сказал Михайлов.

– Десятая.

– Неужели десятая? У меня голова как чугун. – Михайлов повернулся к Званцеву. – Извините меня, товарищ…

– Океанолог Званцев, – сказал Званцев в третий раз. – Товарищ Михайлов, вы должны нас пропустить. Мы только что прилетели с Филиппин. Мы везем академику информацию, очень важную информацию. Он ждал ее всю жизнь. Поймите, я знаю его тридцать лет. Мне виднее, может он без этого умереть или нет. Это чрезвычайно важная информация.

Акико вылезла из машины и встала рядом с ним. Оператор молчал, зябко ежась под плащом.

– Ну хорошо, – сказал он наконец. – Только вас слишком много. – Он так и сказал: «Слишком много». – Пусть идет один.

– Ладно, – сказал Званцев.

– Только, по-моему, это бесполезно, – сказал Михайлов. – Каспаро не пустит вас к академику. Академик изолирован. Вы можете испортить весь опыт, если нарушите изоляцию, и потом…