Александра Бракен - Темные отражения [litres с оптимизированной обложкой]

Лиам встревоженно посмотрел на меня.

– Что ты хочешь сказать?

– Первые два или три года в Термонде хватало любых цветов, включая красных и оранжевых, – пояснила я. – Но… никто не знает, как и почему это произошло. Некоторые считали, будто они причиняли слишком много хлопот, но ходили и другие слухи. Якобы на детях этих цветов проводились многочисленные тесты. Однажды утром все красные, оранжевые и желтые просто исчезли. – С каждым словом произошедшее казалось еще ужаснее, чем раньше.

– А как же ты? – спросил Толстяк. – Почему тебя не увезли?

– С самого начала замаскировалась под зеленую, – пояснила я. – СПП боялись и ненавидели оранжевых, поэтому мне пришлось обмануть ученого, который проводил тесты. – Следующие слова дались с трудом. – Те дети… были с проблемами, вы ведь в курсе? Наверное, до болезни они были нормальными, но потом… Возненавидели сами себя и начали совершать ужасные вещи.

– Например? – с нажимом спросил Толстяк.

Господи, мне даже не хотелось об этом говорить.

Просто не могла выдавить из себя ни слова. Как рассказать о чудовищных играх с мозгами СПП? О том, как отскребали полы в столовой после того случая, когда один из оранжевых заставил солдата палить по всем СПП, находящимся в поле зрения? Желудок судорожно сжался, на губах появился металлический привкус крови. Я даже почувствовала ее запах. Словно опять выковыривала запекшуюся кровь из-под ногтей.

Толстяк открыл рот, но Лиам взмахом ладони заставил его замолчать.

– Просто я понимала, что должна себя защитить.

И еще боялась оранжевых. Что-то с ними было не так. С нами. Думаю, корень проблемы лежал в постоянном внутреннем монологе, наплыве чужих переживаний и мыслей. В конце концов ты учился блокировать часть информации, выстраивая тонкую стену между своим разумом и чужими, но прежде яд враждебных мыслей успевал отравить твою сущность. Некоторые проводили в чужих головах столько времени, что, возвращаясь назад, уже не могли нормально функционировать.

– Теперь вы знаете, – закончила я, – какую ошибку совершили, позволив мне остаться.

Зу яростно замотала головой. Толстяк начал тереть глаза. И только Лиам ответил мне прямым взглядом. В нем не было страха, отвращения или других неприятных чувств, на которые он имел полное право, – лишь понимание.

– Попытайся представить, дорогая, где бы мы сейчас были без твоей помощи, – тихо сказал он, – и тогда, возможно, ты наконец поймешь, как нам всем повезло.

В эту ночь мы спали в фургоне, растянувшись на креслах. Я позволила Зу лечь сзади, а сама пошла вперед, к Лиаму. Тишина действовала на меня угнетающе, сон никак не хотел приходить.

Около пяти утра, когда я уже готова была погрузиться в забытье, кто-то осторожно коснулся пальцами моей шеи. Капельки дождя разукрасили стекла тонким прозрачным кружевом. Мокрые дорожки словно бы оставляли прорехи в ткани.

Лес за окном казался порождением чьего-то сна, мутного и тревожного. Но здесь, в фургоне, все выглядело удивительно четко. Откинутые спинки кресел, кнопки на приборной панели – я даже могла прочитать логотип на рубашке Лиама.

Я ясно видела каждый порез, каждую рану на его лице. Некоторые еще только начали заживать, другие уже зарубцевались. Но мое внимание привлекла вовсе не царапина на щеке. (Казалось, с тех пор как я поцарапала Лиама, прошла целая вечность, а не несколько дней.) Нет, меня удивило другое. Волосы Лиама торчали во все стороны. Они завивались вокруг ушей, топорщились на шее. В сумерках их оттенок немного поменялся, шевелюра приобрела оттенок темного меда, но выглядела все такой же мягкой и нежной. Мне захотелось протянуть руку и коснуться его волос.

– Что? – прошептала я. – Чему ты улыбаешься?

Мои пальцы попытались пригладить непослушные пряди. Лиам закрыл глаза и подался вперед. Лишь через минуту до меня вдруг дошло, что происходит. Смущение поднялось в груди жаркой волной, но Лиам удержал мою ладонь и положил на нее подбородок.

– Нет, – прошептал он, когда я попыталась убрать руку. – Это мое.

Опасно. Очень опасно. Где-то на задворках сознания прозвучал тревожный звоночек. Его не волновало, как чудесно было касаться Лиама, как естественно.

– Мне нужно немедленно ее забрать, – сказала я, позволив Лиаму потереться щетиной о мою ладонь.

– Ни за что.

– …крекеры, – выдохнул голос за спиной, – о даааа….

Мы одновременно обернулись. Толстяк перевернулся на другой бок и вновь погрузился в сон.

Я зажала ладонью рот, чтобы не расхохотаться. Лиам вытаращил глаза и ухмыльнулся.

– Мечтает о еде, – сказал Лиам. – О куче еды.

– По крайней мере, это хорошие мечты.

– Да, – согласился Лиам. – Думаю, он счастливчик.

Я посмотрела на свернувшегося клубочком Толстяка и впервые поняла, как холодно в Бетти без включенного обогрева.

Лиам положил голову на вторую руку и переплел свои пальцы с моими. Казалось, он рассматривает их форму – особенно моего большого пальца, который оказался сверху.

– А если бы ты захотела, – начал он, – то могла бы увидеть, о чем он мечтает?

Я кивнула.

– Только это слишком личное.

– Но ты ведь делала это раньше?

– Специально – нет.

– Со мной?

– С девочкой из моего бокса в лагере, – сказала я. – С Зу в ту ночь в мотеле. И однажды побывала в твоих мыслях. Но не в мечтах.

– Два дня назад, – выдал он, сложив два и два. – На остановке.

Я инстинктивно попыталась отстраниться, но Лиам не позволил.

– Не надо, – сказал он. – Я ведь не сошел с ума.

Лиам положил наши сцепленные руки на лоб и, не глядя на меня, спросил:

– Тебе от этого хуже? Ну, когда ты касаешься человека? Труднее себя контролировать?

– Иногда, – согласилась я. Впервые мне захотелось что-то объяснить. – Если я устала или расстроена, это может произойти случайно. Но если я не касаюсь человека, проскользнуть в чужие мысли или воспоминания становится сложнее. Тогда я могу сопротивляться. Коснуться кого-то в момент, когда моя голова словно… Это вроде автоматического подсоединения.

– Я так и думал. – Лиам вздохнул и закрыл глаза. – Знаешь, когда мы впервые встретились, ты старалась ни до кого не дотрагиваться. Я даже подумал, что это последствия пребывания в лагере. Каждый раз, когда кто-то из нас пытался к тебе прикоснуться или заговорить, ты аж подпрыгивала от напряжения.

– Боялась вам повредить, – прошептала я.

Лиам вдруг открыл глаза и кивнул на наши сцепленные пальцы.

– А это ничего?

– А ты ничего? – задала встречный вопрос я. Лиам погрустнел. Так же, как и в тот день на остановке, когда рассказывал о своем лагере. – О чем ты думаешь?

– Я думал о том, как это все странно. Еще две недели назад мы и не подозревали о существовании друг друга, а теперь кажется, будто знакомы целую вечность, – сказал он. – Просто поразительно. Некоторые твои стороны я знаю очень хорошо, а вот другие… Мне ведь ничего не известно о том, как ты жила до лагеря.