Александр Громов - Феодал

В своей келье, призвав только отца Евмения, эконома обители, преподобный Евпл внимательно осмотрел найденные при спасенных вещи. Многое было незнакомым, совсем новым. Короткое ружье и пистолеты — неизвестных систем. Пришлось поломать головы, прежде чем пришла догадка: вот эти малые предметы — патроны к ружью, а вот эти совсем маленькие — к пистолету. Выходит, на Земле нынче такие в ходу? Медные, а не картонные? А главное, значит, род человеческий на Земле еще цел?

Собственно говоря, Евпл в этом не особенно сомневался.

— Как думаешь, это настоящее? — спросил он Евмения, сильно понизив голос. От эконома у преподобного не было тайн, но иной раз и стены имеют уши. — Глянь, тут на казеннике цифры: 1952. Наверное, дата изготовления?

Толстое лицо отца эконома не выразило никаких эмоций:

— Настоящее или нет — это мы со временем узнаем. Или срок выйдет, или спасенные сами скажут. Постараемся, так скажут. Хорошо бы вещи оказались настоящими…

— Да уж, — буркнул Евпл.

Он все понимал. Если хоть одна вещь, прежде принадлежавшая спасенным, а ныне всей обители, со временем распадется в пыль, значит… О, это многое значит! И прежде всего одно, самое опасное: эти двое могут владеть тайной Господних даров. Возможно, есть еще одно, и даже не одно, место, где Бог внемлет человеку…

Преподобный долго не мог принять решение.

Спасенные всегда приходили с суши. Все изустные свидетельства говорили одно: новые люди внезапно появлялись вблизи Блаженной Пустыни, саженях в двухстах от ее границы, и, растерянные, недоумевающие, испуганные, брели к зелени кущ, к полям, к строениям. Никогда еще спасенных не подбирали на реке. Эти двое проделали долгий путь.

Не на благо ли? Откуда бы ни прибыли чужаки, они не сумеют вернуться назад. Значит, начнут приспосабливаться. Надо их смирить. Пусть поймут, что у них нет другого выхода.

Обитель сломает их гордыню. А если паче чаяния не преуспеет в этом — ну что ж, опыт избавления от паршивых овец тоже имеется. Иди куда хочешь. Далеко ли уйдешь? А с самыми зловредными иной раз происходят несчастные случаи.

Евпл погладил рыжую кошку, свою любимицу. Кошка потерлась о пухлую ладонь и мурлыкнула. Решение было принято.

Фома тесал камни.

Работа выпала посильная, но очень уж однообразная. Знай себе стучи молотком по зубилу. Тоска смертная. Сдал один камень — берись за другой. Попал по пальцам — разнообразие. Выругался — посмотрят, как орел на дерьмо, прочтут нотацию и оставят без обеда. Терпи.

От каменоломни до реки было рукой подать. Река и здесь не желала петлять. Какие силы выпрямили ее русло, не мог объяснить никто в обители. Большинство и не задавалось этим вопросом. Божья воля, мол, и все тут.

В каком-то смысле — да. По меркам амебы человек — бог. По человеческим меркам Экспериментатор — несомненный бог. Кто еще в силах сотворить мир, пусть самый идиотский? И поди пойми, зачем ему это нужно.

В чем смысл рекордно громадного оазиса, кормящего массу людей, одинокой родинки на теле бескрайней пустыни? Фома зря ломал голову. Придумывались разные гипотезы, и ни одна не поддавалась проверке. В Блаженной Пустыни никто не слыхал об иных оазисах. Даже преподобный не сдержал удивления, узнав о том, что где-то еще живут люди. И явно успокоился, оценив расстояние до них. Никому из обители не дойти до тех мест, а против течения и не доплыть.

У короля столичный оазис был больше, но ведь то рукотворный оазис! Там ирригация теснила пустыню. Здесь никто не занимался копанием арыков, дерзко отвоевывая территорию у песков. И без того хватало земли. Более ста человек, считая одних взрослых, кормились на земле, созданной не ими.

Здесь строили. В низкий, но просторный храм могло войти все население. От ризницы крытый ход вел в резиденцию преподобного. Монахи и монашки обитали в длинном доме, поделенном на узкие кельи-пеналы. Теснились хозяйственные постройки, достраивалась трапезная. Послушники и послушницы жили пока в шалашах.

Фома тесал камни.

Несколько человек ломали скалы. Длинные сверла, похожие на рыбацкие ледобуры, неустанно дырявили монолит. В отверстия туго забивались хорошо просушенные деревянные колья. Послушницы таскали воду. Разбухая от полива, дерево с пушечным треском рвало камень. Наступал черед каменотесов.

Отец Енох, наблюдавший за работами, присматривался к новому послушнику. Фома был окрещен, получив имя Еремей. Он тесал камень начерно — отец Енох видел, что доверять тонкую обработку ему пока рано. Стены и своды клались без связки, и требования к камню были высоки. Как же можно поручить доводку материала тому, кто бьет по зубилу со злостью?

Нет любви к камню — не будет любви и к человеку, и к Богу. Отец Енох выговаривал строптивому душой послушнику. Еремей скрипел зубами, глядел неприязненно. Правда, в последнее время он вроде бы смягчился и даже сокрушенно кивал, получая выговор, но, надо полагать, притворялся. Опасный человек. Много труда и времени уйдет, покуда смиришь такого.

Смирять… Смирение… Вот уж слова, начисто отсутствующие в лексиконе феодала! Фома был готов настучать Еноху по тыковке. Смириться душой? А с какой, позвольте узнать, стати? Отблагодарить по совести за спасение, за помощь — иное дело. Но горбатиться на спасителей всю оставшуюся жизнь?.. А не пошли бы вы в неудобьсказуемое место?! На форсаже?

Его выходили, этого не отнять. И Оксану выходили — Фома не раз видел ее издали, облаченную в какое-то рубище. Такую же одежду, покроем напоминавшую дерюжный мешок с тремя дырками, носил и он сам. Прежнюю одежду, обувь, вещи, оружие — все отобрали. Попросил было вернуть — сделали вид, будто не понимают, о чем идет речь. Преподобный этот с пузом… у-у, морда! Сразу видно — сволочь. Сам-то небось босиком не ходит, и риза его сработана из нежного кошачьего подшерстка…

Фома не пытался протестовать, повышая голос. Плоскость и люди Плоскости научили его уму. Козыри были не у него.

Досадно, но пусть. Временная отсрочка, не более. Чтобы достичь своего, надо как минимум остаться в живых, а не булькнуть в реку с камнем на шее по шевелению мизинца преподобного. Евпл такой, он может.

От тел и одежд трудников неприятно пахло. Купание разрешалось раз в неделю. Отросшие ногти Фома обкусывал, волосы расчесывал пятерней. Нечем было сбрить бороду. Где обиходные мелочи, скрашивающие жизнь хуторян при вменяемом феодале? Ау! Кормили, правда, сытно, ничего не скажешь. Но ведь рабов надо кормить, иначе среди них заведется вольномыслие.

Послушник или раб — разницы по сути никакой, если нельзя уйти.

И плота уже нет. Рыбарям плот не нужен, у них челны. Бамбук растащили для всяких поделок и просто так. Вон веревка с сохнущим бельем подперта шестом, и шест бамбуковый.