Александр Громов - Феодал

А кузницы нет… Пусть нет и руды — но ведь случается, что люди попадают на Плоскость не с пустыми руками! Есть, есть на Плоскости изделия из настоящего, не эфемерного металла! Иные феодалы выменивают их у соседей и находят среди хуторян спецов по перековке ненужного в нужное. Жгут деревья на уголь. Но большинство обходится эфемерным барахлом…

— Откуда это? — выспрашивал Фома у каменотесов, указывая на зубила, сверла, молотки, наждачные круги и стараясь пользоваться моментом, когда отец Енох не маячил поблизости. — Кто сделал? Как?

— Божьи вещи, — отвечали ему послушники Евстохий, Евфимий, Ермократ и Елеазар, поднимая глаза к небу, и крестились двоеперстно, дивясь бестолковости новичка. — Что тебе непонятно? Откуда взялись? От Бога. Чтобы работать. В этом спасение души.

Поначалу Фома думал, что над ним издеваются. Потом понял: нисколько. Послушников действительно не интересовало ничего, кроме пищи, женщин по особым дням и карьерного роста. Последний означал только одно: шанс когда-нибудь выбиться в монахи и в ус не дуть. Рабский труд — и мысли рабские.

Никто не облегчит душу крепким словцом. Никто не кинется лобызаться с криком: «Друган!» Все чем-то крепко озабочены, и поначалу можно даже вообразить: думу думают. Господи, да о чем можно думать, когда в глазах ни проблеска? О том, что благополучно прожит еще один день, и завтра будет такой же день, и послезавтра, и так до самой смерти?

И какая им разница, чем тостер отличается от крекера? Один лишь преподобный Евпл интересовался, что нынче делается там, на грешной Земле. Но и Евпл удостоил Фому лишь одной беседы.

Разговорчивее других оказался Евстигней, простодушный верзила, в три удара вбивавший кол в издырявленную скалу. Его кувалда тоже, конечно, имела божественное происхождение. Евстигней не понимал одного: почему Бог дарует вещи лишь на время? Почему уже три кувалды, предшественницы вот этой, рассыпались в пыль на его глазах?

— Как ты сказал? — переспросил Фома. — Стоп, я понял. В пыль, значит. А новые откуда берутся? Отец Енох выдает? А ему кто?

Проще было добыть информацию из кошки, чем из Евстигнея. Детина не понимал, чего хочет этот настырный, ковырял в носу и талдычил о божественном. К тому же приходилось быть осторожным, избегая прямых вопросов. Гений кувалды не догадался бы, к чему они ведут, но мог запросто проболтаться отцу Еноху, а тот был вовсе не глуп. Голову на отсечение — Енох регулярно доносил толстому преподобному о поведении нового послушника.

Истина начала приоткрываться, когда Фома завел разговор об истории общины. Поначалу казалось, что и здесь выйдет пшик — об основателе монастыря Евстигней знал только то, что Ефрем был святой. Бог беседовал с ним в ночных откровениях.

Во сне? В каком сне? Евстигней скреб в затылке, соображая и припоминая. Почему во сне? Хотя да, некоторые шепчутся, что и впрямь будто бы во сне. Но это ересь. Господь послал многие знамения, и паства уверовала. Вот и все.

Уже теплее… Любому феодалу ясно, что это за «знамения». Где-то здесь должна быть спальня… Где?!

Неужели прямо в оазисе?

Хотя почему бы и нет? Фома размышлял. Ведь и в его бывшем феоде один из оазисов совпадал с дурилкой. Ни у кого из соседей не было ничего подобного. Из правил почти всегда бывают исключения. Кто сказал, что спальня и оазис несовместимы?

В конце концов удалось понять: «божьи подарки» всегда выносятся из алтаря церкви. Евстигней удивлялся: может ли быть иначе? Откуда же еще, как не из алтаря, куда имеют право входить лишь несколько святых отцов и сам преподобный Евпл?

И на полном серьезе считал преподобного чудотворцем.

— А почему он преподобный при жизни?

— Потому что святой, понятно? Отвяжись.

Фома поспешил перевести разговор на другую тему. О женщинах Евстигней говорил гораздо охотнее. Когда он, сладострастно причмокивая, заговорил об Оксане, Фома едва сдержался, чтобы не заехать верзиле молотком промеж мечтательных глаз.

Оказалось — она должна пока воздерживаться. И Еремей тоже. Почему? Потому что новички. При чем тут это? Евстигней не понимал вопроса. Так положено. Год или около того. До особого благословения никто не имеет права. Ослушников строго накажут. Вот потом иное дело: дважды в неделю, а с кем — как жребий ляжет. Конечно, не во время поста.

Поста сейчас не было, и все равно Фома видел мало возможностей поговорить с Оксаной. Днем они не пересекались — Фома работал в каменоломне, а Оксана на огородах. Трапезная существовала для иноков и инокинь — послушникам таскали еду на место работы. Во время служб в храме мужская часть общины стояла отдельно от женской. Бездельные хождения по оазису не поощрялись никем, и меньше всего бдительным Енохом.

Шли дни.

Фома потерял им счет. Он сутулился, старался поменьше вертеть головой и учился искательно улыбаться в присутствии отца Еноха. С Евстигнеем болтал только о пустяках и никогда наедине. Пусть все слышат. Он знал: кому-нибудь из каменотесов поручено приглядывать за ним. Может быть, двоим или троим. На месте святых отцов он так и сделал бы. Но и трое не могут сохранять бдительность всегда — особенно если объект наблюдения смирен и, как водится, нищ духом.

Человеку надо спать. Здесь, как и везде, предпочитали спать серыми «ночами». Фома уже выследил, где поселили Оксану. Оставалось дождаться, когда трое соседей по шалашу уснут столь крепко, что не смогут наутро сказать, сколько времени новый послушник ходил по нужде — три минуты или час.

Идти в пустыню — быть у всех на виду и оставить улики. Не заметят, так поймут по следам. Прятаться у реки — над водой и самый легкий шепот слышен за километр. Фома привел Оксану в каменоломню. Труд поколений превратил скалу в подобие разрушенного замка. Неопытный человек заблудился бы среди глыб, каменных нор, щелей и ниш.

— Как ты?..

— Ужас! — выдохнула Оксана, и не приходилось сомневаться в искренности ответа. — Со старухами живу. Злые они… Не стали монашками и уже не станут, вот и злятся на всех. Наорала тут на одну — та сразу ябедничать. Жаба старая! Меня наказали, целый день у столба простояла. Я же говорила, что я невезучая… А ты? Ты как?

— Жив, как видишь.

— Пораньше прийти не мог? Тоже мне, феодал! Я ждала…

— Так вышло. Прости.

— Тоже мне, мужчина!

— Потише. По-твоему, мужчина должен быть идиотом? Терпи до времени. Тебя исповедовали?

— Допрашивали! И не раз.

— Все рассказала? И про выспанные вещи тоже?

— Да. Не надо было?

Фома вздохнул.

— Чего уж теперь… Однако странно, что мы еще живы. Евпл не дурак, понимает опасность. Это новичка можно гнуть в свое удовольствие, но мы-то не новички. Мы в чужой монастырь со своим уставом… Значит, мы преподобному нужны для чего-то. Ну, свежая кровь — оно понятно. Только этого мало. Для чего еще, а?