Александр Громов - Феодал

Алтарь.

Ниша за занавеской. Стены расписаны мрачными, пугающими ликами. Каменный крест под тяжелым сводом. Больше ничего.

Нет, тут никто никогда не спал… Не прячется ли где-то здесь еще одно помещение, тайное? Яснее ясного, что здешняя спальня необычайно мала — иначе Ефрем не прослыл бы чудотворцем, обнаружив ее случайно, и не основал бы обитель.

Не видно тайного помещения. Незачем искать замаскированные двери, снабженные хитроумными механизмами. Не тот уровень. Умения зодчих только-только хватило, чтобы вывести своды, где уж местным кое-какерам состязаться со средневековыми механиками! Не умножай сущностей.

Ризница. Воняет шерстью и погасшими кадилами. Ризы, стихари, утварь. И никаких намеков на лежанку.

Вроде бы где-то задребезжал колокольчик… Нет, показалось. А это что?

— Гляди, мой рюкзак, — хохотнул Фома. — Пустой, конечно…

Удивительно — но нет! В кармане рюкзака обнаружился компас, оставленный, вероятно, за ненадобностью. В другом кармане рука нащупала четыре палочки длиной с карандаш с остриями из расплющенной проволоки. Монахи не нашли применения отравленным наконечникам для бушменских стрел. Быть может, они вообще не поняли, что это такое.

Зато спрятали подальше все мало-мальски полезное. И уж конечно, в первую очередь — оружие.

В ризнице быстро светало. Серый сумрак отступал, небо в оконце оделось обычной светлой дымкой.

— Нет времени, — безнадежно выдавила Оксана.

— Молчи. Сам знаю. Успеем.

Спальни здесь не было. Тогда где?! Постой-ка… Евстигней рассказывал что-то о Ефреме. Первый настоятель построил часовню. Где? Как выбирал место?

Да ведь ясно, над каким местом он ее построил и почему именно там. В часовне молятся. Непосвященному не придет в голову уснуть в ней. И «божьи дары» появляются оттуда, откуда надо — из святого места!

Как просто и логично! Мог бы догадаться и пораньше!

Где теперь эта часовня? Дом преподобного имеет флигелек с шатровой крышей и деревянным крестом. Она?

Наверняка. Личная молельня Евпла, надо полагать. С тюфяком. Выспанное барахлишко материализуется тут же. Для воздействия на умы его совсем нетрудно перетащить в алтарь большого храма через крытый переход и ризницу. Элементарно просто.

Где тут дверь? Вот она. Ч-черт, заперта с той стороны. Не преграда, но помеха…

И тут гулко ударили совсем в другую дверь. Снаружи кто-то пробовал на прочность двери храма.

Евпл был связан обрывками собственной рясы. При каждом вдохе пугающе шевелился его огромный бледный живот. Казалось, преподобный произошел не от обезьяны, как все порядочные граждане, а от медузы.

На его лбу вздулся радужный желвак. Евпла сбили с ног, но не сумели успокоить даже вдвоем: ворочающаяся мясная туша ни в какую не выражала на то согласия. Фома оглушил преподобного рукоятью кувалды.

Поспешили — и правильно сделали. А лучше бы заранее подумали о том, что подходы к часовне могут быть оснащены примитивной, но действенной сигнализацией. Разбуженный тревожным звоном колокольчика преподобный почти успел покинуть здание. Помешал живот. Евпл не знал, что ему в равной степени помешал отец Енох, которому донесли об исчезновении послушника Ефрема, равно как и послушника Елеазара. Енох догадался. Приказав немедля будить каменотесов и рыбарей — самых сильных мужчин в обители, — Енох забарабанил в храмовую дверь. Поняв, что раскрыт, Фома пустил в ход кувалду. Низенькая дверь, запиравшая ход в покои преподобного, выдержала только один удар.

Агностику легко пропускать мимо ушей проклятия священнослужителя. Спеленав преподобного, дерзостный послушник посоветовал ему пугать анафемой недоразвитых детей. Подобрав с пола «маргошу», Фома хмыкнул: почивая при оружии, сделав попытку выстрелить в нападавших, Евпл забыл дослать патрон. Чего и следовало ожидать. Чайник с понтами.

Все равно он не успел бы толком прицелиться.

Едва успели забаррикадироваться. Тревога уже распространилась по всей обители. На дворе орали. Фома осторожно выглянул в узкое, вроде бойницы, оконце. Там бегали, суетились. Кто-то командовал. Разворошили муравейник…

А, отец Енох! Добрый человек. Никогда не помнит зла, которое причинил другому. Вот и сейчас поспешает, таща фузею петровских времен.

А вон отец Евлогий. У него не ружье, а игольчатая винтовка-пятилинейка, какими воевали на Шипке. Можно, наверное, выспать «узи», «ингрэм» или «абакан», но для этого надо хотя бы знать, что существует оружие, способное выпустить веер пуль. Хотя и такая винтовка — не хрен собачий…

Вон толстый эконом, отец Евмений. Ба, да у него в руках знакомый СКС!

Ермипп, Евклей, Емилиан, Елисей, Евстафий, Евсевий, Евфимий, Евтихий, Евфрасий, Евстохий… Сколько их!

В стену, довольно далеко от бойницы, ударила пуля. Стрелять монахи не умели, укрываться тоже. Фома мог бы не сходя с места положить десяток этих олухов.

Подождут. Непрофессионалы против непрофессионалов в квадрате… Неумение против неумения. Но — злость против злости. И взят ценный заложник. Что он там бормочет, пытаясь сверкнуть глазами?.. Куда ему! Нечем сверкнуть, все у него заплыло жиром.

— Моя смерть не поможет тебе, богомерзкий выродок!

Ага. Проняло. А вот мы поглядим, поможет или нет…

— Развяжи ему ноги, — приказал Фома Оксане. — Так. Умница. Возьми вот эту стрелку, приставь ему к шее. Знаешь, что это такое, святой отец? Смерть верная и мучительная. Теперь ты выглянешь в окно и скажешь своим, чтобы вели себя тихо…

— Ты не посмеешь убить меня. — Оправившийся преподобный стал неожиданно спокоен, что Фоме очень не понравилось. Неужели не лишен мужества? — Для чего тебе? Вас обоих тоже убьют.

Нет, это не мужество. Это логика. Впрочем, ущербная.

— Зато ты этого не увидишь. Если нас все равно убьют, какой нам смысл оставлять тебе жизнь? Ну давай, не задерживай. Скажи им: пусть отойдут на сто шагов, иначе… ну, сам понимаешь. Оксана! Держи стрелку так, чтобы они видели.

Под весом преподобного затрещала скамейка. Фома напрягал все силы, чтобы туша не упала навзничь. Говори, святоша, говори! Командуй своим стадом, всеми нищими духом, умом и волей!

Подействовало сразу. Евпл не пожелал принять мученический венец. Где ему! Сжигая паству, раскольничьи попы предпочитали спасаться через подкоп. Местные монахи давно уже не были и раскольниками, а были просто сектантами, нашедшими свой маленький раек. Вдали от гонений размякли каменно-твердые сердца.

— Уходят, — шепнула Оксана. — Правда уходят.

Вдвоем они сняли Евпла со скамьи. Фома спешил. Неизвестно, сколько времени продлится затишье. А надо еще заставить себя уснуть. И видеть сны. С одним пистолетиком трудно вернуть снаряжение, получить запас еды и, главное, уйти без помехи. Патовая ситуация.