Павел Парфин - Юродивый Эрос [СИ]

— Ну, а в этот раз что ты чувствовал? — заглядывает мне в глаза пигмей. Я сижу на земле, устало опершись спиной о стену корчмы. Добегался… Хм, неужто шуту и в самом деле жаль меня или он по обыкновению издевается?.. Нет, он все тот же. Пепи безжалостен и настойчив в своем дознании. Бог с тобой… Я послушно поддаюсь его напору, сначала без особой радости, а затем загораясь, заводясь все сильней и сильней.

— Так что это было?

— Что-то нежное и очень чистое, как… как… Бог, — душа моя ликует, от избытка чувств я не нахожу слов — я как бы вновь переживаю те чудесные мгновения, когда прикасался к прекрасному.

— То ангелы, Его посланники…

На место восторга немедленно приходит крайнее удивление.

— Ангелы?! Шутишь?! Чего они на улице оказались? Да еще рядом с таким гадюшником?

— Подумай сам, — снова щурится Пепи — кажется, два маленьких рыжих солнца заходят в глубинах его души. — Что перед тобой — божий храм или вертеп пьяниц и разбойников?

— Спрашиваешь! Вертеп!

— То-то и оно. Слышишь грешников смех непотребный?.. Смех, что изгоняет Бога из души, ангелов из домов человеческих. Блуд, разврат, пьянство порождают хохот бесовской. Услышав его, несчастные ангелы опрометью бегут из домов оскверненных, ютятся на улицах, аки собаки бродячие…

— Таких ангелов… — начинаю было я, но Пепи перебивает, недовольный, что я влез в его речь.

— Таких ангелов беспризорных ты, Парфений, сейчас обнимал-лобызал, слово надежды шептал им. Запомни: не смех, а строгость и кротость потребны истинному христианину.

Смешливым заказана дорога в рай.

— Ну почему?! Почему тебя раздражает людской смех? Ведь смех — это здорово! Смех лечит, смех обличает!

Шут не сразу отвечает. Долго и пристально смотрит на меня, словно не доверяет моим словам, словно испытывает меня: не смеюсь ли я над ним?

— Смех… Смеяться над миром, погрязшим в блуде и грехе, может лишь абсолютно чистый душой и сердцем человек. Когда смеется лицо твое, да не веселится вместе и ум твой. Иначе смех из меча и щита твоего превратится в союзника беса. Неслучайно в народе говорят: «Где грех, там и смех»… Не все так просто, Парфений. А знаешь ли ты, что Христос никогда не смеется? «Горе вам, смеющымся, яко возрыдаете», — говорит Он.

— Что же мне делать, Пепи? Я так люблю жизнь!

— Одно остается: прислушивайся к совести — голосу души твоей… Хочешь ли прямо сейчас испытать себя?

— Конечно, Пепи, но как?

Пигмей помогает мне подняться с земли, проводит меня до крыльца корчмы.

— Прощай, брат. Видать, не увидимся больше.

— Но почему?

— Иди, иди. И помни: когда смеется лицо твое…

Я шепчу, как заклинание, то, что должно оградить мою душу, и вхожу в кабак… Ба, знакомые все лица! Кажется, этих людей я знаю как облупленных. Всех до одного!.. Немудрено: пьяницы становятся родными, если ты пьянствуешь в одной с ними компании. Или собираешься это сделать. Корчма, куда меня угораздило завалить — по-другому не скажешь, — похоже, относится к тем питейным домам, что весьма любимы простым народом. Однако ж и люди с чином и при деньгах не гнушаются таким кабаком. В самом деле, кого здесь только нет!.. Правда, из всего пестрорядья лиц, рубах и кафтанов мой взгляд — взгляд одержимого и шута — в первую же минуту различает лишь одного. Некий малый, внешне как две капли воды похожий на меня или Пепи — не суть важно, на кого больше, — пристально пялится в мою сторону, как и я на него. Я вижу такие же цветные лохмотья, замызганные, изорванные, землистого цвета лицо, исхудалое, изрезанное морщинами, — с той лишь разницей, что измучено оно не постом и суровой аскетической жизнью, а горьким вином.

Проще говоря, передо мной заядлый пропойца… Вдруг он с заговорщическим видом подмигивает мне и, вынув из складок рубища тощий медяк, хриплым голосом требует к себе уважения:

— Эй, хозяин, тащи-ка вина да гороха! Эх-х, разойдется душа скомороха!!

То же мне, думаю, скоморох хренов выискался. А хозяину корчмы до пьянчужки вообще дела нет. И неудивительно: народу в кабаке столько набилось, что корчемник, толстый лысый мужик, едва поспевает всем наливать. Совсем запыхался бедолага — лысина блестит, как у черта зад.

Замечаю: пьяненький мужичок вновь моргает мне, да с таким видом, будто подает знак своему отражению в зеркале, — ждет от меня, что и я в ответ подмигну ему. На-ка, выкуси!.. Хм, мужичок не в обиде. Знать, пришел сюда доставать не меня, а хозяина.

— Эй, пес, кал тебе в нос, чего не замечаешь, вином не угощаешь! — в другой раз сипит оборвыш и кочетом наседает на затюканного корчемника. Но тому, вижу, хоть бы хны — ни бровью не ведет, ни сердцем не дрогнет, знай себе обслуживает богатых клиентов. Ну и ну! Вновь бросаю взгляд на упертого пьяницу: бр-р, да на него страшно смотреть! Надулся донельзя, покраснел, как рожа от зимнего ветра, очи на лбу, зубы на полу… Определенно этот упрямец начинает мне нравится. Может, потому что он чертовски похож на пройдоху Пепи. Осматриваюсь, надеясь отыскать в кабацком сброде еще хоть бы одно сочувственное лицо. Куда там! Сплошь пьяные тупые хари, лакающие бесовской напиток… да сами бесы. Бог мой, они самые! Вон же они — свиными рыльцами похрюкивают, копытцами постукивают, хвостами гулящему люду подножки ставят, зыркают бессовестно на оборванного пьянчужку да на лысого корчемника. При этом гутарят на непонятном мерзком наречии — похоже, решают, кто из двух грешников верх возьмет, кого первым в ад забирать… Черти поганые, это из-за вас нежные ангелы, яко сироты, ютятся на дворе, ни места не могут найти себе, ни покоя?! Ну, я с вами сейчас разберусь!.. Вознегодовал, вспылил не на шутку, но сделать ничего не успел — пьяница опередил. Чертов упрямец!

— Ах ты, трухлявый пень, — шевелиться лень?! Так я тебя пройму, кабак прокляну, на ветер пушу, чертей нашлю, Бога уведу, милость Его украду!..

Во мужичок выдал — не заклинание, а настоящая политическая речь! Неужто корчемник и сейчас устоит?..

— Да на тебе твою чарку, черт тебя подери!

С этими словами хозяин корчмы, поморщившись, как от зубной боли, сует оборвышу склянку вина. А вслед за этим, не заставив себя долго ждать, точно по сигналу, от гурта бесов отделяется самый тощий и вертлявый — и шмыг пьянице в чарку. Боже сохрани от такого подарка! Я начинаю невольно хихикать, пораженный таким поворотом событий; со всех сторон на меня удивленно косятся: мол, совсем дурак из ума выжил, хохочет без причины — ведь никому, помимо меня, не дано разглядеть свору бесов, набежавших в корчму. Хихикаю, значит, ожидая скорого конца незадачливого пьянчужки… Ха-ха-ха, но он молодец, какой же он молодец! Чарку-то в левую руку взял, а правой, как положено, перекрестился. В тот же миг черт как рванет из склянки с вином, будто ему зад горящей смолою заправили, да прямо корчемнику на лысину — с перепугу аль со злости нагадил на голову и был таков! А-ха-ха-ха! Я в жизни так не смеялся. «В чем живет смех, в том и грех», — любил повторять Пепи-юродивый. Ошибаешься, дружок. Добрый смех прогонит грех, а до греха доведет лишь тот, кто без причины ржет…