Кирилл Фокин - Лучи уходят за горизонт

Он вновь выпрямился, заулыбался и повернулся к камерам, предоставляя удачный ракурс.

Врачи сделали несколько комментариев, Иоанн ответил им, отпустил руку Алессандро и отошёл. Камеры продолжали снимать. Элизабет сказала что-то Иоанну, они заулыбались, но Алессандро плохо слышал, что они говорили. В его голове застряли слова Иоанна, честные или лживые, он не мог понять, но слышал их вновь и вновь.

— …Вы станете памятником надежды для всех людей, — Элизабет сияла рыжим нимбом в камеры. — Сейчас, в дни, когда человечество ищет способ справиться с множеством недугов, с неизлечимыми заболеваниями, с самой Болезнью, в конце концов, важно помнить, что время на нашей стороне. Тридцать лет назад вас хотели отключить от аппарата жизнеобеспечения, тридцать лет назад ни один врач не поверил бы, что человек, проведя столько времени в коме, сможет вернуться к полноценной жизни. Но это не чудо, это достижение науки. Каждый день наши возможности становятся шире, каждый день мы всё больше и больше узнаём о человеческом теле и сознании, каждый день мы совершенствуемся, и каждый день укрепляет нашу надежду. Своим примером, Алессандро, вы доказали: наша надежда оправданна.

— Вы не вернулись к нам как чужак или странник, — подхватил Иоанн. — Вы вернулись в любящую семью. Примите наши искренние поздравления и нашу искреннюю радость за вас.

— Время — не враг, а союзник, — повторила Элизабет. — Я хочу сказать вам спасибо.

Алессандро не знал, что ответить.

— Поправляйтесь, — добавил Иоанн. — Вы — счастливый человек, потому что в расцвете сил можете застать результат ваших трудов, плоды ваших усилий. Посмотрите на мир вокруг — он обеспечен вашей службой, службой, которую вы с товарищами несли тридцать лет назад. Вставайте на ноги, живите, Алессандро, и помните, что вы не один. Мы с вами. Люди своих не бросают.

— Люди, — повторил Алессандро, так, что Иоанн не услышал, но, очевидно, услышала Элизабет; Алессандро заметил это по выражению её глаз.

— Мы будем следить за вашим прогрессом, — Элизабет пожала Алессандро руку на прощание. Её ладонь была узкой, меньше, чем рука Алессандро, но сил в ней было гораздо больше. — Мистер Касидроу сказал всё верно. Мы с вами. До встречи!

— До встречи, — Иоанн тоже пожал Алессандро руку.

Они покинули палату. Рыжебородый врач поспешил вслед за ними, половина репортёров взяли свои камеры и тоже вышли. Остальные направили объективы прямо на Алессандро, подошли к нему поближе и принялись задавать вопросы.

— По одному, пожалуйста, — пыталась регулировать процесс врач с фиолетовыми волосами. — Не частите, говорите коротко.

Его спрашивали обо всём; вопросы начались с невинного «как вы себя чувствуете?», позже перешедшего в изощрённую пытку с уточнениями «а что вы знаете о НБп?», «а какова ваша точка зрения на изменение характера?», «в чём разница между НБп и евгеникой?», «не жалеете ли вы о том, что подверглись процедуре без собственного согласия?»

Алессандро пытался отвечать честно, но порой просто терялся и начинал что-то бубнить, смущённый и запутанный бездушными красными огнями камер и резкими голосами журналистов.

— Я не понимаю вопроса, — отвечал он, — нет, не сожалею, я ведь жив…

— Вы бы подвергли процедуре своих несовершеннолетних детей, не способных принять решение? — вопрошали те.

— Нет, не знаю… — говорил Алессандро. Он хотел иметь детей, он мечтал о детях и мечтал зачать их с Беатрис, на супружеском ложе, в их кровати, в их доме, и чтобы родители радовались, пока ждали внуков, нянчились с ними, семья собиралась за столом… Он хотел мальчика и девочку, хотел, чтобы мальчик был похож на него, а девочка — на Беатрис, и хотел этого всего пять дней назад, и хотел до сих пор, и никак не мог примириться с тем, что очнулся в другой реальности, где уже нет Беатрис, и время не повернуть вспять, и его мечтам уже не воплотиться в жизнь, и слова «я жив» казались ему ложью, потому что зачем ему жизнь, когда его настоящая жизнь прошла мимо, в один момент исчезла, как дым…

Но люди своих не бросают, сказал ему Иоанн Касидроу, человек в тёмном костюме с серебристым значком ООН (эмблема не изменилась, её Алессандро узнал), и эти слова, напыщенные, скорее всего неискренние, размышлял Алессандро, придавали случившемуся какой-то смысл. Тридцать лет он провёл в коме, и его не отключили, его не бросили, а стояли над ним и сторожили, ждали, ждали, когда ещё ничто не предвещало, что некто по фамилии Голд создаст устройство для процедуры, и станет возможно запустить его мозг заново…

Люди своих не бросают, повторял про себя Алессандро, и его ум, заключённый в истощённом слабом теле, тут же воззвал к картинам из прошлого, близким для него, но погрязшим в пучине времени для всех остальных. Он вспомнил 11 сентября и атаку террористов, подонков, которых он отстреливал во время зачисток, как диких зверей… Преступники, маньяки, твари — нелюди, с которыми сражались люди, такие как он, как его товарищи…

«Мы были людьми, а люди своих не бросают, и меня спасли не ради меня самого, а по закону справедливости, по тому же закону, по которому ублюдки должны умирать, а невинные — жить…»

— Каким был мир тридцать лет назад? — не унимались журналисты. — Расскажите о нём, расскажите!

— Я… — Алессандро хотел сказать, что ещё ни разу не выходил из палаты, и его познания ограничиваются этими стенами и компьютерным окном, но передумал. — Не думаю, что многое изменилось. — Он улыбнулся, первый раз с момента пробуждения. — Но, возможно, это и к лучшему. Кое-чему лучше не меняться.

— То есть вы не поверили словам мистера Касидроу? — допытывались репортёры.

— Нет, я им верю, — сказал Алессандро. — Но я… не верю, что стало лучше. Думаю, просто… мы приблизились к тому, как должно быть.

Его не поняли. Он и сам слабо себя понимал.

Холодный ветер обтачивал близкие скалы, волны накатывали на полную мелкой гальки и булыжников прибрежную полосу. Высоко на холме, неподалёку от городка, за железной оградой и парковой зоной, осиротевшей без листвы с приходом зимы, располагался особняк экс-президента Китайской Народной Республики Цзи Киу.

Машина ждала у железных ворот минут пятнадцать, прежде чем загорелся жёлтый световой сигнал и ворота открыли. Режим автопилота был отключён; за рулём сидел крупный молодой мужчина в сером костюме. Рядом с ним на пассажирском сиденье расположился Иоанн Касидроу.

С бесцветного неба на землю сползал туман, и дорога от ворот до здания была подсвечена. Мягко петляя, машина взобралась на холм, проехала мимо оставленного без заботы на зиму сада и остановилась у парадной лестницы, ведущей к дверям особняка Цзи Киу. Трёхэтажное строение с тремя башенками в традиционной китайском стиле и высоким фундаментом напоминало крепость эпохи Воюющих провинций.