Кирилл Фокин - Лучи уходят за горизонт

— Это обычная история, — сказал Каллум. — Не удивляйся. Многие, ну, по крайней мере из тех, с кем я общаюсь, через это проходят… Сначала восторг, безграничные возможности, знаешь, когда компьютер всегда под рукой… а потом понимаешь, что это не он в тебе, а ты в нём… Этот шрам сейчас легко залечить, но Ёширо почему-то не хочет.

— Оставил как знак?

— Вроде того… Ну, или девочкам нравится, — рассмеялся Каллум. — Он не то что я — он пользуется Сетью, даже состоит в каком-то клубе… не знаю точно, его организовал какой-то аноним под ником «Мандела».

— Мандела? — хохотнул Алессандро.

— Ага, — Каллум запил вкус этого имени виски, — парень, видимо, раньше работал на Голда, знаешь, эту корпорацию, которая заведует НБп… и теперь сливает всякие секретные документы о проектах Голда и намерениях «новых людей»… Те очень его хотят поймать, но пока у них не выходит, что наталкивает на мысль… что мистер «Мандела» сам и есть их проект.

Музыка остановилась, в зале потемнело, и на освещённую сцену поднялись трое. Одним из них был Ёширо со своим саксофоном. Зазвучала знакомая мелодия, темнокожий солист запел о зелёных деревьях, красных розах и о том, что это всё — для нас двоих.

«И я говорю себе — как прекрасен мир!» — пел он, и Каллум подпевал, беззвучно шевеля губами.

Вскоре Алессандро ушёл — Каллум проводил его до пересечения с Гордон-стрит, откуда по Ботуэлл-стрит Алессандро за пять минут добрался пешком до своего «Хилтона». Он не хотел, чтобы Каллум знал, в каком он живёт отеле, и отделался невнятным «в каком-то трёхзвёздочном, не знаю, здесь недалеко».

Сказал, что, наверное, улетит завтра же, и Каллум вежливо предложил встретиться с утра. Алессандро сказал «посмотрим», Каллум не настаивал. На прощание они не обнялись, а тихо пожали друг другу руки. Каллум вернулся в клуб, а Алессандро шёл по широкому тротуару Ботуэлл-стрит, по подсвеченному ночному Глазго, и сильнее всего на свете хотел оказаться в Швейцарии, среди тихих гор и молчаливых людей.

Служащий отеля заказал ему билет. Следующим утром он сел в самолёт и улетел обратно в Швейцарию.

На следующий день он долго не мог заснуть. Его бросало то в жар, то в холод; он несколько раз вставал с кровати и открывал окно, высовывал голову и дышал морозным воздухом, окидывая взглядом ночную долину с парой-тройкой редких светящихся окон. Алессандро замерзал, закрывал окно, ложился обратно в кровать, скидывал с себя одеяло и смотрел в потолок, чувствуя, как тепло от электрического камина на первом этаже, взобравшись по лестнице, обволакивает его голое тело, белые руки и ноги, впалую грудь, еле выступающие мускулы…

Он много ходил, каждый день делал полноценную зарядку и занимался ещё пару часов днём — болезненная худоба отступала, атлетическая форма возвращалась. Алессандро подолгу стоял перед зеркалом, изучая своё тело, выискивал на нём рубцы и шрамы, и, не найдя, не мог поверить, что по биологическим часам Таиланд был всего полгода назад. Казалось, всё произошедшее — чья-то дурная шутка… Как в одном старом фильме, где герой не мог разобраться в своих воспоминаниях и оказывалось, что прошлое, которым он дорожил, спроектировано на компьютере и вживлено ему в голову, а его настоящая жизнь была совсем другой…

С современным уровнем технологий, думал Алессандро, такое вполне возможно, так почему я верю себе, верю своим воспоминаниям о жизни до пробуждения в капсуле, верю Каллуму, Громиле и Беатрис, если всё это может быть зачем-то поставленным для меня спектаклем, а они — нанятыми артистами…

Такие мысли часто посещали его — их разгонял сон, обычно приходивший с первыми лучами рассвета; дни становились длиннее, солнце навещало его спальню с каждым днём всё раньше, и в конце концов демоны ночных мыслей отступили, их место заняли сновидения, не кошмары, но странные сны.

Он видел лица давно забытых людей, разговаривал со своими бабушками и дедушками; его посещал умерший командир отряда и дети-двойняшки, которых он спасал, а иногда не успевал — и их головы раскалывались от пулемётных очередей, а маленькие ножки и ручки валялись отдельно от туловища, и Алессандро ходил по комнате, босыми ногами наступая на осколки стекла, и поднимал эти руки и ноги и приставлял к своим обрубкам, но все были либо слишком большие, либо слишком маленькие, и тогда он брал автомат и шёл убивать мусульман… А ещё иногда там появлялся грустный диктатор Нгау, которого они избивали, он просил о пощаде или молчал, а в одном из снов совершил харакири, и выскользнувшие наружу кишки нужно было собирать Алессандро, и он, пачкаясь в крови, делал свою работу…

Однажды, уже в конце месяца, Алессандро приснился Мандела. Не тот интернет-террорист, про которого говорил Ёширо Лесли, а настоящий Нельсон Мандела, с сединой и в пёстрой рубашке, и его зулусская чёрная гвардия, на их стороне почему-то воевал спецназ Евросоюза, и Мандела пожимал Алессандро руку и цеплял на грудь какой-то орден, а Алессандро чувствовал конфуз, потому что знал, сколько людей тот погубил, но никак не мог решиться что-то сделать… Похоже, они вместе воевали против нацистов — нацистов в паранджах и в куфиях, повязанных а-ля Ясир Арафат, — как во Второй мировой, и города горели в огне, а в концлагерях они с боевыми товарищами встречали «новых людей», высоких и стройных, красивых, в белых одеяниях и с большими лбами, в их глазах горели синие огни, они протягивали к Алессандро тонкие руки, непринуждённо шутили о Чезаре Павезе, попивали шампанское и приглашали с собой… Каллум играл на гитаре, и Алессандро казалось, что он чудовищно фальшивит, но ведь он никогда не разбирался в музыке, откуда он мог знать…

Концлагерь превращался в замок, поднимался в воздух, выдёргивая древесные корни из земли, и летел над землёй, и из толпы «новых людей» вдруг выходила Элизабет Арлетт; когда он видел этот сон в первый раз, она была одета, во второй — обнажена, и он разглядывал её аккуратную грудь и розовые торчащие соски; она обнимала его, целовала, они падали вниз, и меж зелёных полей текла река, неглубокая на вид, и они падали в неё, и их утягивало на дно, всё глубже и глубже, и вода мутнела, а дна видно не было, и они целовались, и он дышал воздухом, который производили её лёгкие-жабры…

В первый раз он задохнулся, так и не достигнув дна; недостаток кислорода отзывался спазмами, он обхватывал её всё сильнее и сильнее, но она, не давая ему дышать, душила своим огромным ртом; во второй раз было холодно, и лицо Элизабет стало лицом Беатрис, сперва старой, а затем молодой, и она смеялась одновременно с поцелуем, и Алессандро проснулся.

Больше этот сон он не видел; но фигура Манделы, с которой он начинался, заинтересовала Алессандро, он попытался что-то накопать в Сети. Раздумывал, не являются ли сны, где он тонет, подсознательным страхом перед «полным погружением» в Сеть, и вскоре — на исходе декабря, когда деревни украсили гирляндами, а мокрый снег, выпадавший по ночам, сделал горные тропинки скользкими — заказал себе полноценный заушный коммуникатор.