Кирилл Фокин - Лучи уходят за горизонт

— Покажем, что мы не уверены в себе, что боимся, что мы — лёгкая мишень, — ответил американец, отошедший от утреннего шока. — Мы будем бесконечно им писать, а они — отвечать, что нужно время, пока у нас не закончится еда, и мы не выйдем, подняв лапы кверху.

— Что ты предлагаешь? — спросил Эдин. Бойцы разговаривали тихо, в стороне от детей и учителей, но украдкой поглядывали на них и не опускали оружие ни на минуту.

— Нужно исполнить нашу угрозу, — пожал он плечами, — несколько убитых заложников приведут их в чувство.

— Нет, — сразу отказался Алессандро.

— Может быть, учителя? — спросил китаец. — Только не дети.

— Они и не дети, — американец снова нервничал. — Они монстры, они выродки…

— Они не виноваты.

— Но они стали такими! — Его голос становился громче. — Они не виноваты, но они стали выродками, они чудовища, вспомни, как они на нас бросились! Они только выглядят, как дети, но они не дети…

— Мы не будем стрелять в безоружных, — отрезал Алессандро, — это невозможно.

— А что возможно? — вдруг вмешался Эдин. — Думаешь, они согласятся, пришлют нам парламентёра с журналистами, выложат всё в Сеть, осудят Голда и оправдают нас? Если мы выйдем отсюда живыми и сдадимся, то всю жизнь проведём в спецтюрьмах.

— Для них, для всего мира, — сказал американец, — мы теперь террористы. Для нас нет пути назад.

— Если мы хотим чего-то добиться, — продолжил Эдин, — то другого пути нет.

— Мы не будем стрелять в безоружных, — медленно повторил Алессандро. — Не будем.

— Посмотри в их глаза, — настаивал американец, — ты видишь там людей? Где ты их видишь?

— Из-за этого мы и здесь, — ответил Алессандро, — из-за того, что с ними сделали…

— И чтобы больше ни с кем и никогда такого не сделали, — заявил Эдин, — нам придётся убить нескольких сейчас. Как минимум нескольких, а возможно, и больше.

— Нет.

— Поздно поворачивать назад, — твердил американец.

— А что, ты думаешь, мы должны сделать? — спросил Эдин. — Сдаться прямо сейчас? И все, кто погиб, погибли зря? Мы ничего не добьёмся, мы проиграем и похороним себя… Здесь и сейчас решается судьба человечества, Сандро, ты прекрасно понимаешь. И нам нельзя проявлять слабость.

— Я не узнаю тебя, — сказал Алессандро. — Убивать невинных детей — это проявление силы?

— Нет, проявление силы — это идти до конца и принимать решения, которые кажутся неправильными, когда других нет!

— Выбор есть всегда.

— Это выбор из двух зол. Ты и сам понимаешь, что мы в патовой ситуации.

— Но если мы будем убивать заложников, — вмешался китаец, — не спровоцируем ли мы штурм?

— Возможно, — согласился Эдин. — Но выхода у нас нет. — Он посмотрел наверх и осветил потолок спортзала своим нашлемным фонарём. — Я бы хотел оказаться сейчас у себя дома, играть со своими детьми, любить свою жену…

— У тебя нет ни жены, ни дома, ни детей, — хмыкнул американец. — Ни у кого из нас нет.

— Поэтому мы здесь, — повернулся Эдин к Алессандро. — Потому что мы можем сделать то, что другим не под силу. Поэтому Мандела нас и выбрал. Мы обратим внимание на эту школу. Мы сделаем так, что нас услышат. Мы возьмём на себя этот грех ради будущего, потому что сегодня мы поворачиваем историю.

— Я не понимаю, — сказал Алессандро, — ты собираешься развернуть историю, стреляя в беззащитных детей?

— Ты уже сделал свой выбор, — покачал головой Эдин, — и ты с нами.

— Я не позволю вам это сделать.

— Сандро, ты можешь не стрелять, — сказал Эдин. — Я понимаю. Вы все можете не стрелять, я всё сделаю сам. Пока будет достаточно одного убитого, и если они опять не отреагируют, убьём второго…

— И ты не остановишься, пока не перебьёшь всех? — Алессандро сжал рукоятку автомата покрепче. — Чем ты тогда отличаешься от них?

— Тем, что не я проводил эти эксперименты, — ответил Эдин, — не я превратил этих детей в чудовищ. Он прав, — Эдин кивнул на американца, — они ведь уже не люди, если не могут выбирать, они не могут в полной мере осознать…

— Пародии на человека, — пробормотал американец. — Это милосердие — убить их, оборвать их страдания, они несчастные выродки…

— Вы этого не сделаете. — Алессандро поднял автомат. — Я не позволю вам.

Американец и китаец встрепенулись. Араб и чеченец, охранявшие заложников, обернулись, но оружие не вскинули. Африканец смотрел в свой визор и словно ничего не замечал. Эдин не повёл и бровью.

— Убьёшь меня? — спросил он. — А потом что? Сдашься им? Или застрелишься, герой? Главное — остаться честным перед самим собой, нет оправдания злу, да?

— Так.

— И ты ничего не добьёшься. Все наши усилия пропадут…

— Зато я останусь человеком.

— А что, если сейчас не нужен человек? — Эдин тоже взял автомат и пошёл в сторону детей. — Пожалуйста, Сандро, просто не мешай. Я никогда не прощу себе этого, даже если мне осталось жить считанные минуты, но я ДОЛЖЕН, ты понимаешь, я ДОЛЖЕН это сделать… Ты видишь эти ряды? Видишь этих «альф», «гамм»? Ты такого будущего хочешь для человечества, за которое ты сражался, таким ты хочешь его увидеть?

— Я этого уже не увижу… — Алессандро прицелился Эдину в голову. — Ни шагу дальше.

— Конечно, не увидишь, — Эдин усмехнулся. — И детей у тебя нет. И ты будешь виноват, что миллиарды детей будут жить в этом аду, если не дашь мне сейчас сделать один чёртов выстрел!

Мир расплывался перед глазами Алессандро. Он видел, как Эдин, стоя на месте, приказал одному ребёнку подняться и подойти к нему. Алессандро держал Эдина на прицеле. Маленькая фигурка в белом подошла к Эдину и склонила голову. Он отвёл её в сторону, высокий мужчина в чёрном комбинезоне, в углу зала поставил на колени, приставил автомат к затылку…

— Может, всё-таки учителя? — спросил китаец.

— Нет, — ответил американец, — эти суки должны жить, чтобы потом дать показания…

— Не смей! — крикнул Алессандро. — Я убью тебя.

— Сандро, — китаец подошёл к нему и положил руку на ствол. — Иногда мы просто должны покориться.

— Нет, — ответил Алессандро.

— Эдин прав, — сказал китаец. — Ты и сам это понимаешь.

Эдин выстрелил; мальчик упал на пол лицом вниз, ровная круглая дырка в середине затылка быстро заполнялась кровью. Руки Алессандро задрожали, он опустил автомат.

— Надеюсь, больше никто не умрёт. — Эдин смотрел на убитого мальчика. — Пишите сообщение. Мы убили одного заложника. У вас есть ещё час, чтобы окончательно выполнить наши требования, иначе мы будем убивать и дальше, сперва по одному в час, потом в полчаса, потом в пятнадцать минут. Вы вынудили нас, кровь на ваших руках.

«Он прав, — подумал Алессандро, — он прав, конечно, он прав, но я не выстрелил в него, потому что это бессмысленно, и эти дети — действительно не дети, мы хотим, чтобы нас услышали, именно этого от нас ждёт Мандела, и иначе невозможно, и мы делаем это не ради него… Эдин прав, рационально он прав, но нет, нет, нет, нет…»