Геннадий Бурлаков - Островитянка

— Нет, просто я постоянно думаю о том, как оплатить накопившийся за мое отсутствие долг за коммунальные услуги, что банально кушать после выписки из больницы, на какие деньги продлить интернет на моем смартфоне, что платить в транспорте во время поисков новой работы и т. д.

— Резонно. Хорошо. Тогда есть предложение. Но это уже не от меня.

— Слушаю.

— Вас переводят не в психиатрическое отделение, а в частную клинику. В тот же день мой хороший знакомый принимает Вас к себе в фирму на работу, — заработная плата и объем служебных обязанностей Вас приятно удивят. И, кстати, заработная плата там платится не по истечению месяца, а вперед по недельно. И Вам будут ставить рабочие дни всё то время, пока Вы будете находиться в клинике. В тот же день, когда Вас переведут в клинику, с Вами встретится мой другой хороший знакомый, который заключит с Вами контракт о том, что он выиграет Ваше дело против ресторана. Если он проиграет судебный процесс, что маловероятно, то сумму компенсации Вы получите не от ресторана, а от этого адвоката. Чтобы Вам не платить за проезд на транспорте, во дворе моей клиники Вас всегда будет ждать небольшой автомобиль с заправленным доверху баком и личным послушным водителем. Что там еще? Кормят в клинике по заказу пациентов: хоть страусовыми яйцами и ананасами питайтесь. Гардеробчик Вам обновят за счет ресторана сегодня же в счет компенсации за испорченную в ходе перестрелки одежду. Можете заказать костюмы хоть от Версаче, — мы им скажем, что на Вас такое и было надето.

— Я понимаю так, что заработная плата мне будет идти в фирме, а Вы со своей стороны будете тоже платить мне кругленькую сумму за исследования?

— Да, Олег, не ожидала я встретить в Вашем лице столь напористого менеджера личной персоны. Вы после исследования не хотели бы поработать у меня в клинике в отделе кадров? Это не шутка.

— Посмотрим сначала, что за эксперименты на мне готовятся, и что от меня останется после них, — я улыбнулся.

— Какую сумму Вы предпочитаете в качестве гонорара за участие в исследованиях? Сумму сто тысяч долларов в год Вас устроит? — я почувствовал сарказм в ее словах.

— Ну, зачем же мелочиться?! — миллион двести тысяч в год, — чтобы в месяц была круглая сумма в сто тысяч, — это уже на руки, после выплаты налогов. А лучше на карту европейского банка. Это по каждому месту начисления: и в фирме друга, и в лаборатории мозга. Т. е. всего два миллиона четыреста тысяч долларов в год. Оплата вперед за год. Иск ресторану тоже на полтора миллиона долларов. Оплата жилья, — кстати, Вы забыли предложить мне жилье! А в Вами арендованном жилье, думаю, я буду и в большей безопасности, и всегда под надзором. Автомобиль и горючее Вы уже произнесли сами. И сами знаете, мне понадобится какая-то охрана. А также бытовая электроника, без лимитные доступы во все сети…

— А теперь, уважаемый, шутки в сторону, — перебила Лейла, закипая. — Я сегодня перевожу Вас к себе в отделение, объявляю Вас буйно помешанным…

— … и я перестаю рисовать столь интересные Вам пейзажи и окрестности Острова? И мне перестанут сниться всевозможные экзотические приключения? Разве что останутся эротические фантазии молодости? И под гипнозом я умею и стану сопротивляться. Так Вам интереснее будет со мной работать?

— Сука!

— Сама такая. Вы думаете, что я не предполагаю, сколько стоят туфли-лодочки на ногах у психиатра — подработчицы в простой бюджетной больнице? 200 или 300 тысяч «вечно зеленых» стоит только Ваша обувка? А вон тот кулон со встроенной видеокамерой за столь огромным бриллиантом сколько стоит? Ведь это совсем не стекло, не бижутерия! — Боюсь даже предположить, хотя могу навскидку прикинуть! Мне продолжить дальше подсчитывать список ценностей на Вас? Или начать предполагать причины Вашего интереса к нарисованному объекту, и потому ко мне?

— Не надо. Я дам Вам ответ завтра.

— Тогда до завтра. Только сделайте так, чтобы меня сегодня ночью очередная «белочка» не придушила в палате из любви к рисованию.

— Хорошо, я предупрежу…

— До свидания.

Выключил запись. Послушал. Просмотрел характеристики записи, — вроде всё хорошо записалось.

Потом я долго не мог успокоиться после этого разговора. На самом деле я не понимал, что за интерес и у кого возник к моей особе, но не воспользоваться такой возможность заработать денег я не мог. Точнее, мне ничего не оставалось делать, как только блефовать и блефовать, забыв страх и эфемерное понятие совесть.

До конца дня еще было слишком много времени, а надо было как-то привести в порядок разбушевавшиеся нервы и фантазии.

Простое сидение в палате я расценил просто бесперспективным, и вышел в коридор отделения.

В холле у окна стояла группа ребят и девушек 20–25 лет, — похоже, студентов или практикантов, — и этот молодняк яростно что-то обсуждал. Нет, не громко, — они не кричали, т. к. громкие разговоры в больнице под запретом, — но шипели, как коты, и эмоционально размахивали руками. В центре компании сидела на диване одетая в больничную одежду девушка, которая практически не участвовала в разговоре друзей, но смотрела на них заинтересованно. Она несколько раз глянула на экран смартфона в руке, и опять прислушалась к ребятам. На меня ни одного взгляда… А жаль.

Напротив, на потертом диванчике, сидела женщина преклонного возраста с журналом в руках, — и не столько читала журнал, сколько просто с улыбкой наблюдала за ребятами.

Ввязаться в спор молодняка? А зачем? Поухаживать за той миловидной девушкой в больничной одежде? Но если меня завтра переведут в другую больницу, сомнительно, что я смогу с ней дальше общаться. Но компания милая…

Я постоял у окна и пошел к выходу из отделения, спустился по лестнице на первый этаж и вышел под козырек на крыльцо приемного отделения. Около дверей, ведущих в приемное отделение, стояла машина «скорой помощи», водитель курил в кабине, приоткрыв водительскую дверцу. Дверца в салон машины приоткрыта, в салоне никого нет… Как-то грустно мне стало, и я опять ушел в палату и лег спать.

YА: —))))))))))))))))))))))))))))))

Ю.Ш.: — Привет! Куда мы пропали??????? Почему не пишешь целый месяц???

YА: — Ты тоже не писала… А на своей странице ты пишешь: Любовь — это нежное чувство, но не все его могут сберечь.

Я пишу: Все достали! Никого не хочу видеть и слышать!!!

Вот и все объяснение.

Я узница, и заточили меня без вины, без суда и следствия!

Я не могу ни с друзьями попеть, ни с подругами под луной походить.

Я не могу коснуться рукой молодого человека.

Я не могу встречать рассвет на Неве, над Днепром, над…

Словом, я пленница собственного отца, — даже после его смерти.