Саша Кругосветов - Прогулки по Луне

Теперь этот Шельга. Что с ним делать? Отпустить просто так – тоже нельзя. По всей сети вещать будут, что энки ни к чему не годны, что Думузи бесхарактерный, просто так шпионов выпускает… У него, Думузи, и так не слишком много шансов, чтобы занять место в Совете. Сколько ждал, наконец-то появилось вакантное место, и вот, пожалуйста. В Совет попадают только по рекомендации наставника. Наставник сказал: „Ладно, энки в Совете тоже должны присутствовать всяко“. Конечно, это не рекомендация, но все равно согласие как-никак. И место вакантное есть.

То, что Ветрова отпустил, – это, наверное, правильно. Он главный из этих двоих, все равно его вызовут в Совет, будут с ним разбираться, а с Шельгой… Почему я не могу грохнуть этого прощелыгу? Ну не грохнуть… Просто отключить речевой центр. Что он, не такой, как мы? Как все-таки руки чешутся. Терпи, „повелитель скал“, придет еще твое время, еще ты посчитаешься со всеми – и с землянами, и с этими наглыми нипуртами. Всему свое время. Клянусь великим Аном, клянусь неотвратимым, как наказание, Мардуком, Нинлиль возьмет свое».

– Эй, позовите-ка Ралину. Будешь помогать ему, – показывает на Шельгу. – Последи, чтобы он поправился, чтобы чувствовал себя хорошо. Не хочу иметь потом неприятные разговоры с Советом.

Шельга еще совсем слаб – не может адаптироваться к низкому давлению. Энки вызывают врача. К великому удивлению Шельги, тот совсем не похож на волобуя: бородатый, волосатый, совсем невысокий, очень приветливый.

– Кто вы, сэр?

– Мы – нипурты, земляне называют нас Дедами Морозами, на нас вся Луна держится.

«Ха-ха, Деды Морозы… Как в сказке. Кто такое мог придумать? Довольно забавно. Может, я сплю и это все просто сон?»

– Нипурты живут, в основном, в городе Лагаш.

«Лагаш так Лагаш, пока мне это ни о чем не говорит».

Врач считывает специальным прибором показания датчиков таблеток желатиновой электроники, которые, видимо, как-то двигаются по протокам и системам внутри тела Шельги, определяет параметры необходимой электромагнитной коррекции. Настраивает внутренние системы и приборы, расположенные в комнате, выделенной Шельге, и поручает Ралине следить за программой электромагнитной коррекции.

Шельга с любопытством поглядывает на Ралину. Тихая, молчаливая, гибкая, очень красивая. Очень, очень красивая. На ней короткая, матово поблескивающая, серебристая рубашка в обтяжку. Когда волобуйка садится, хорошо видны ее длинные, стройные ноги.

Всю жизнь Шельга считал, что женщины его вообще не интересуют – ему никогда никто особенно не нравился. Армия, работа, учеба, опять работа, служба, командировки…

Все горел, жил идеалами. На заводе – первый парень. Честный, трудолюбивый, комсомольский вожак, каждому протянет руку помощи, ребята души в нем не чаяли. Тогда и появилось ВСВС – «Вовка сказал, Вовка сделал». Когда-то тихо гордился этим ВСВС. Позже узнал – у блатных есть похожий слоган: ПСПС – «пацан сказал, пацан сделал», что уж тут хорошего? До завода – армия, тоже ВСВС. Вот и пригласили в органы. Там как раз такие дурачки и нужны. Кто вопросы не задает, кто под козырек… И за любое дело браться готов, хорошее, плохое, партия сказала: «Надо» – комсомол ответил: «Буззелано!»

Мама ведь против была. Мама, мама… теперь уже и поговорить не с кем. Нет больше мамы. Какое-то понимание пришло… А вон виски уже седые, рановато, конечно, но все равно – полжизни за плечами. Нет больше мамы. Отца давно уж нет. Сестра Галинка осталась. Да что-то у нее жизнь не задалась, одна растит дочку, не до меня ей. И не до «высших материй».

Людка, жена… Окрутила желторотого. Мне двадцать три было, ей – двадцать восемь. «Подошел к девушке – женись!» Вот и женился, взял с двумя детьми. С чужими детьми. Благородно. Очень благородно. Растил как своих. Вырастил уже, упорхнули птенчики, можно считать, упорхнули. А Людка… Бесформенная, неряшливая, никакая. Чужой человек.

Один ты, Вовик, остался. Так и не встретил женщину, с которой тебе было бы по-настоящему хорошо. Налево не смотрел – моральный кодекс строителя коммунизма не позволял. Так и не узнал, что есть на свете любовь. Да и вообще любовь. Не обязательно к девахе какой-нибудь. Кого любил? Отца – скорее нет, чем да, сестру – может быть. Маму, маму любил. Хоть и приемная, неродная. Родная умерла, когда тебе четыре было, Гальке – два. Мама вышла за вдовца с двумя детьми. Любила, не любила – не знаю. Может, просто надо было устроиться. Отец-то ее точно любил. Очень сильно. Жили дружно. Мать за отцом следила, он всегда был чистеньким, ухоженным, одет хорошо. И нам она мамой стала. Настоящей мамой. А своих детей у нее с отцом не было – мама немолодая уже была, а может, и не захотела.

Бабушку, мамину маму, тоже любил. Она смолянкой была, четыре языка знала. Мало побыла с нами, рано ушла, мне было семь или восемь. Но интерес к языкам успела мне передать. Не только к языкам. Не врать, не обманывать, выгоду не искать, друзьями дорожить. А еще – в лесу ориентироваться, в растениях разбираться, грибы-ягоды собирать. Рыбу ловить – это уже отец научил.

Мама королевой была. Царственная женщина. Умная. Молчаливая, но, если уж скажет… всякое лыко в строку. Глаза строгие. Большие, строгие глаза. Я ревновал ее – мама Гальку больше любила.

Вот и не стал говорить, что в Большой дом пригласили. И согласие дал, ни с кем не советуясь. Уже потом маме сказал. Маме и всем – что пошел в органы работать, уже приняли. В госбезопасность. Она побледнела, глаза еще больше стали. Смотрела на меня и молчала. И слеза течет. Покачнулась, едва подхватить успел. Она выпрямилась. «Не трогай меня. Заруби себе на носу, Вова Шельга. Ты не сын мне больше. Знать тебя не знаю, видеть не хочу. Собирай вещи, живо, марш – на все четыре стороны».

Пробовал объяснять: времена изменились, жизнь теперь совсем другая. Госбезопасность… она ведь в любой стране есть. И слушать не хочет.

Отец пытался меня защищать. «А ты, Володя, – это она ему, отца тоже Владимиром звали, – забыл, что ли, как они мою и мамину жизнь ломали, корежили, сколько мы от них натерпелись, когда из Германии репатриировались, на родину вернулись… Родина – нет, неласково она нас встретила, вначале в трудовые лагеря чуть не загремели, потом гнали отовсюду – ни тебе учебы, ни достойной работы… и потом, долгие годы после этого… Тяжело вспоминать. Не заступайся, он уже не маленький, все должен понимать». Отец спросил только: «Куда же ты теперь пойдешь, сынок?» «Куда, куда, я ведь еще и учиться буду – общежитие дадут». Ушел в общежитие. Форму дали. Еду дали. Положено было. Что еще надо? Учился, работал много, потом опять учился, потом опять работал. В разных структурах, не только в госбезопасности, был период – в ментовку откомандировали. Всем занимался – и опером был, и следователем, и особые поручения исполнял.