Фима Кибальчич - Пыльца в крови

Стренберг участвовал в одной из последних экспедиций, а потом разразился заунывной статьей о последствиях вмешательства человека в мегакосмические структуры, которая изобиловала формулами и мудреными терминами.

А теперь эколог подрабатывал крупье. Сидел напротив и заговорщически улыбался Маргарет, словно собирался ей впоследствии предложить собственные кредиты взамен утраченных от союза с таким неудачником, как Ларский. Никита категорически не любил выглядеть идиотом за игорным столом. Лиза не раз говорила, что у него слишком много комплексов про себя, любимого. Такое мнение казалось глупостью. Сейчас никаких причин чувствовать себя дураком не было, просто дело было во внутренней взвинченности, в чувстве, что от него ускользает что-то лежащее на поверхности, что-то, из-за чего он оттягивал отчет Марре и не решался заглянуть за изнанку отношений изоморфа и его симбиота.

Стренберг напоминал ему Марру, в них обоих чувствовалась любовь к эффектам, хотя у Иосифа она была совершенно другого рода, никакой позолоты, помпезности и слишком толстых сигар. Во время игры он не курил и не пил ничего кроме воды с газом. Но вот одежда… Не удивительно, что сейчас Маргарет завороженно следила за тем, как крупье двигался за столом. Его смокинг был сделан из особого рода ткани, создающей эффект абсолютной темноты, черной космической дыры, непрерывно пожирающей свет ненасытной утробой.

Было странно смотреть на это тело, состоящее из головы с короткой стрижкой, хищным носом, тяжелыми надбровными дугами, шеи над классической бабочкой и внезапного провала в кромешную тьму в форме атлетического туловища, рук и ног. Этот странный расчлененный эффект подчеркивали широкие, той же абсолютной черноты четыре кольца на пальцах правой руки. От средней фаланги и вверх нервные отростки жили сами по себе.

Клон, ничем не отличающийся от встретившего их в холле, с таким же багровым штампом на виске у кромки волос, уже обходил стол с искрящимися на свету бокалами холодного шампанского.

– Жак Дарбеню, – представился один из понтовщиков с вытянутым лицом и обширной небритостью.

– Лещинский, – коротко бросил второй с причудливыми хвостиками, уложенными вокруг головы.

С этого расстояния Никита заметил, что в основании стянутых пучками волос поблескивают золотистые искры.

Любитель покрасоваться. Странно, что без дамы… а может, они пришли вдвоем?

Ларский впервые видел их за столом, и оба показались какими-то отстраненными, не похожими на настоящих игроков в баккара. То есть на него.

– Что ж, продолжим, господа, если позволит дама?

Она благосклонно кивнула, и Стренберг подал знак клону-наблюдателю, стоящему чуть сбоку от него с длинной лопаткой для карт.

– На банке триста тысяч кредитов, – ровным бархатным голосом сообщил клон.

Два других участника посмотрели выжидательно на Ларского и Маргарет, приглашая их, как вновь прибывших, испытать удачу. Возможно, сами порядком проигрались и надеялись, что смена ландшафта игры развернет везение к ним лицом.

– Принято, – сообщил Ларский, чувствуя, как мерно разгоняется сердце.

Три столбика оранжевых фишек материализовались в секциях банка и игрока. Нужды в денежных символах не было, но они создавали антураж. Все расчеты происходили виртуально, и финансовые возможности игроков изначально были раскрыты системе казино, которое ходило под законом о недопустимости проигрыша до полного обнуления счетов игрока.

– Сотню тысяч на банк, – резко бросил француз.

Лещинский сидел неподвижно и молчал, не желая ни играть, ни делать ставки.

Иосиф переместил руку, точнее отрезанные чернотой пальцы к сабо, и карта легко выскользнула из узкой прорези.

Клон точным движением лопатки передвинул ее в сторону Ларского. По испещренной разметкой поверхности камня карта скользила, как по льду. Никита накрыл ее ладонью и проводил взглядом следующую карту, отправившуюся к Иосифу, потом дождался свою.

– Могу ли я посмотреть, что тебе выпало, – Маргарет наклонилась так близко, что ее волосы щекотали ухо.

Ларский покосился на нее, не зная, что ответить и что ожидать от такой напарницы. Она могла бы просто поставить за или против, но предпочла в полной мере отдуваться за его неудачу или нажиться на удаче. Обычно он старался не иметь дело с женщинами, склонными отправлять мужчин на ринг биться за их честь, деньги или красоту, ему казалось, что они подобны античным лаборанткам, проводящим опыты на запертых в клетке мышах.

Лиза никогда бы так не поступила, она казалась мучительно, до осатанения правильной. А лаборантка, сидящая рядом с ним, была слишком хороша, чтобы Ларский просто сбежал с ринга.

– Давай в следующий раз.

Она насмешливо дернула уголком рта, но спорить не стала.

Никита любил игру. Ему нравилось легкое скольжение карт по столу, напряжение, которое натягивалось, как струна, от участника к участнику, когда понтующий переворачивал карту, и все присутствующие замирали в ожидании его решения. Нравилось посещать разные столы казино, где баккара проигрывалась на любой вкус.

В Мягком зале играли классику, наслаждаясь комфортом кресел, солидной тишиной, виски и короткими заранее прописанными репликами. Там не было никаких зевак и на каждого понтующегося приходилось обычно по три игрока.

В Аллейном зале баккара превращалась в шумное, разнузданное мероприятие, где все участники могли видеть карты стороны своих ставок и комментировать происходящее, единственно, не называя карты ни прямо, ни намеком. Этот зал был до краев полон эмоциями, поэтому там все непрерывно пили и ели, а иногда и дрались, обвиняя друг друга в излишней болтовне или глупости. В Аллейный зал в основном ходила молодежь, и ставки там были невелики.

В Песочном зале, также как в Гротовом и Изумрудном, игра кроилась под разные вкусы с большой осторожностью, балансировала между жесткими, пошагово прописанными правилами и небольшими, со вкусом исполненными отклонениями от них. Главную скрипку здесь играл банкомет, он не просто исполнял обязанности или проводил игру, он принимал гостей, жаждущих испытать удачу, и общался с ними.

Ларский приподнял карты.

Тройка и туз – выбор был совершенно очевиден. В сумме четыре. Чтоб добрать до вожделенной девятки, в идеале еще нужна пятерка.

– Карту, – проговорил он.

– Не дотягиваете до пяти, дружище? – доброжелательно и проницательно улыбнулся Стренберг и вытряхнул для него карту.

Крупье слишком хорошо знал манеру Ларского.

Действительно, если из полученных за раз карт в сумме получалось бы больше пяти, брать третью было слишком рискованно, перебор выше девятки в баккара был верным проигрышем, даже единица банкомета на тузе его бы перебила.