Олег Дивов - Модноверие [Антология]

Красавец как будто ждал меня. Он шагнул через облако пыли навстречу, и земля покачнулась. Тень пала на мои глаза, исполинский силуэт закрыл небо. Смрад гнилой плоти удушливой волной катился перед монстром. Между черными колоннами ног раскачивался неожиданно тонкий член, похожий на сонного удава. Обаятельный мужчина, ничего не скажешь… Грязные ямы на месте глаз — в них с шелестом извивались покрытые тиной насекомые размером с собаку; да, мой приятель давно потерял глаза, но он обладает и иным зрением.

— Хейл, братец! — сипло сказал я, поджигая фитиль.

Перун поднял руку, толстую, как бочка, потянулся вперед, ко мне — все происходило медленно, словно в полузабытьи. В наступившей тишине я слышал мягкий рокот волн под обрывом.

Бомба взмыла в воздух — я повторил бросок Матвея: по высокой дуге за шиворот чудовищу; одна секунда, другая… Тварь не обратила внимания на бомбу — она тянулась ко мне! Времени убежать или отпрыгнуть не оставалось…

…Я рассчитал правильно. Когда полыхнула вспышка и в уши вновь больно ударила тугая сила, торс чудовища прикрыл меня от взрывной волны.

Древняя тварь умирала.

Разорванное пополам огромное тело облепили веселые огненные чертики, и черный дым столбом вознесся к небу. В реве и треске пламени мне слышались голоса бесчисленных людей, принесенных в жертву демону за тысячу лет — миллионы невинных душ, заключенных в страшном аду и только сейчас получивших упокоение. Каково это, сотни лет провести в кошмарном рабстве? Наверное, мы в своем далеком сверкающем будущем могли бы оставить попрятавшихся демонов в покое — если бы не эти несчастные, заточенные в своем посмертии. Я стоял над обрывом, сложив на груди руки, и перед взором моим проносились дремучие времена: волхвы, выбирающие самых красивых юношей и девушек для жертвоприношений; плывущие по Днепру и Волге плоты, на которых в огне метались обнаженные люди, прикованные к столбам. Реки потемнели от крови, и высокие тени поднимались в тумане, и ревел над капищами чудовищный голос, требовал новые и новые жертвы…

Через час от тела остался только пепел. Деревня опустела. Над берегом висела угольная хмарь, медленно оседавшая в море.

Лес полон шорохов. Я медленно бреду по едва заметной тропе среди сосен и начинающего желтеть орешника, мои руки стерты до крови веревкой, сплетенной из лыка. На веревке — грубо связанная волокуша с Матвеем на ней. Он стонет каждый раз, когда его переломанные ноги натыкаются на корень, а натыкаются они часто. В висках болезненно колотится пульс, и очень хочется пить — нам обоим.

Третий день мы бредем через лес, и я с тоской начинаю понимать — заблудились. Путь от капсулы до деревни в день прибытия отнял у нас три часа быстрого хода. Конечно, оставлять ее так далеко от точки поисков небезопасно — но еще опаснее инструкция считает бросать капсулы вблизи от населенных пунктов, где их могли обнаружить и привести в негодность местные.

Я привалился спиной к дереву. От влажной земли поднимался запах прелой хвои.

— Воды, — шепотом попросил Матвей.

Его лицо приобрело землистый оттенок, длинные волосы спутались, на подбородке проступила щетина. Думаю, я выглядел не лучше.

— Хейл, Ратко… пить…

Я встряхнул флягу, осторожно влил в губы товарища глоток.

— Все пока. Потерпи, дружище.

— Ратко… мы с тобой… идиоты…

— Да что ты. Открыл Америку.

Я откинулся назад, тяжело дыша. Не могу больше. Надо отдохнуть… Тяжелее всего не дорога через лес с этим жутким грузом, а сознание того, что не знаешь куда идти, и от безысходности наматываешь круги среди вековых сосен; и хорошо еще, что не встретился крупный хищник — у тебя не осталось даже ножа, чтобы защитить себя.

Невдалеке дрогнула ветка. Вот и хищник. Он появился неслышно и замер среди веток орешника, бессмысленно глядя на меня своими бесцветными глазами. Юноша-альбинос, похожий на туповатого робота. Губы его неестественно красны, вымазаны кровью — похоже, недавно ел.

— Иди отсюда, — меня затрясло, и я сделал над собой усилие, чтобы не показать этого, — нечего тебе за нами ходить. Пошел обратно, в деревню!

Но он никуда не уйдет. Он слишком долго следовал за нами, дожидаясь пока я выбьюсь из сил, и что это там блестит в последних лучах угасающего вечернего солнца — разве не длинный и кривой охотничий нож в его руке?

Меняю тактику.

— Белько, — вспомнил я имя, — Белько, ладно, иди поближе, поговорим. Как мужчина с мужчиной. Я знаю много интересного.

Его не волнует «интересное». Он знает, что я блефую, и блефую ужасно неловко. Силы еще неравны, он пока не рискует приближаться ко мне. Пока.

— Пить, — умоляет Матвей.

И я подхватываю волокушу, и снова иду через лес — на сей раз забираю чуть левее. Слепое предчувствие толкает меня: в этот конкретный миг мне кажется, что наша капсула осталась там. В кронах деревьев жалобно, испуганно кричит птица. Я оглядываюсь — белое бесстрастное лицо по-прежнему висит в темноте, на том же месте. Спешить ему некуда — наш глубокий след можно разглядеть даже ночью, при свете луны.

И наступает ночь, и луна заливает чащу своим странным сиянием. Матвей стонет и просит пить, я отдаю ему последний глоток. Кидаю пустую флягу во тьму, она исчезает бесшумно, проглоченная лесом. На ветке над головой мохнатый филин бесстрашно таращит на меня золотые буркала, огромный, как кабан — я взмахиваю рукой, он лишь сдвигается немного в сторону, даже не пытаясь улететь. Пахнет гнилым деревом. В бирюзовой от лунного света траве играют крошечные духи — навки, они серебристо смеются и перебегают с места на место, указывая друг другу на меня. Мне уже все равно.

Наконец я нахожу невысокий холм на поляне. Здесь попытаюсь заночевать. До деревьев с десяток шагов — есть надежда, что я успею заметить нашего преследователя, если он решит напасть сегодня. Рыжий огонек диктофона тлеет в темноте, и луна прячется за верхушки елей.

— День шестой… координаты неизвестны… нас преследует полоумный язычник с ножом… Нестерову все хуже…

Рыжий огонек гаснет — батарея выдохлась.

Стена деревьев в искорках лунного света так красива…

— Тамо далеко, — медленно, сипло начинаю я, — далеко од мора… Тамо jе село моjе, тамо jе Србиjа… Тамо jе село моjе, тамо jе… Србиjа.

Лес молча слушает песню. Все живое замерло, даже ветер прекратил шелестеть в кронах. Млечный Путь полыхает в разрывах облаков — бесчисленные костры энтропии.

— Тамо далеко, где цвета лимун жут… Тамо jе српскоj воjсци… jедини био пут…

И вот я пою уже во сне, привалившись к бесчувственному Матвею.

Белько нападает под утро, когда сон особенно крепок. Его выдает дыханье — возбужденное дыханье зверя, изготовившегося к убийству. Не успев толком проснуться, я наугад взмахиваю дубиной — мимо! В тот же миг резкая боль пронзает правое бедро, и я кричу в голос — все ж таки он достал меня. Лежу на спине, выставив перед собой дубинку, и слушаю быстро удаляющиеся тихие шаги. Он не издал ни звука.