Олег Дивов - Модноверие [Антология]

— Все ясно, — оборвал я, — пусть расскажет, где он у них тут прячется.

— Оцець, цюешь мя-от? — спокойным, размеренным голосом продолжал допрос Нестеров. Золотой кругляш на кончике его пальца завращался быстрее.

— Цюю тя дородно… спусти-ко ты мя… анде, смертно страшно тут…

— Скоро, Завид. Скоро. Цюешь, не чужане мы-от, а волхвы полуденные. Поклоницце пришли тому, кто у поморов схоронился. А?

Лицо старика просветлело, рот вытянулся:

— О то добро, волхвы… О то добро…

— Малташь мя, Завид Северьянов?

— Малтаю…

Признал за своих, с облегчением понял я.

Уже все четверо парализованных мужиков шевелились, приходя в себя. Детина в черных бахилах вытаращился на меня набухшими кровью глазами, шарил рукой вокруг в поисках камня. Раненый бык. А Матвей уже ласково шептал старику:

— Оцецюшко, порато хотим поклоницце великому, порато издалека в поморы шли… убор-то укажешь нам?

— Темнеет, — остановил я Матвея, — не стоит идти туда ночью. Завтра.

Лагерь разбили в дюнах, в стороне от деревни. Волхву удалось убедить мужичков-язычников, что мы свои, но те все равно смотрели на нас с подозрением и страхом. Зато сам Завид стал шелковым, принес свежей рыбы, оленьи шкуры на ночь, собрал костерок. Церкву поставили пришлые люди с Вятки, сообщил он, хехекая. Но в скорости уже кормили чужане собой беломорских рыб. Разберем на дрова, будьте спокойны. Убор (схрон), как нам удалось понять, был недалеко от капища, его старик обещал показать утром. Матвей вполголоса переводил мне его лопотание: малтать — понимать, порато — очень, дородно — хорошо, достаточно. Мое внимание ускользало. Я думал о древнем существе, дремлющем где-то неподалеку в схроне. Силы его подточены, он уже не тот, что полтысячи лет назад, когда идолы в его честь стояли по всей славянской земле, но все же наверняка опасен. Уполз на самый край обитаемого мира, скрылся от глаз, столько веков сидел тихо-мирно, однако нельзя ему совсем без людей, без жизненной энергии; люди, в конце концов, и выдают таких как он.

Завид суетливо уковылял зачем-то в деревню, мы остались вдвоем.

— Не верится, что этот миляга чуть не задушил меня днем, — усмехнулся Матвей, закуривая.

— Гипноз. Он еще не скоро придет в себя.

Спусти-ко ты мя… анде, смертно страшно тут — вспомнилось. В трансе у человека падают все психологические блоки, из подсознания потоком вырывается спрятанная там мерзость и словно сель обрушивается на мозг. Что же такое жуткое скрыто у старика в душе?

Над морем сгустилась короткая летняя ночь. Во мраке шуршали о камни волны, от воды тянуло влажным холодом. Я поднял голову и долго в задумчивости смотрел на бриллиантовые россыпи над головой. Закрыть глаза, подняться к небу… раствориться в его прохладной звенящей красоте… Но где-то совсем рядом — может быть, за той дюной — на дне темной норы ворочается в дреме нечто страшное и древнее, как сама смерть, пришлое, чужое… голодное.

— Как думаешь, кого мы нашли?

Я пожал плечами:

— Скоро узнаем.

Даждьбог и Велес сожжены, мысленно вычеркивал я. Мокошь закована в цепи и покоится глубоко в полоцких болотах. Род четыре дня уходил по Уральским горам, пытался укрыться в скалах, но его отследили с воздуха и сожгли лазером.

— А если сам…

— Сам-то? — Я подышал на стекла очков, неторопливо протер их краешком платка. — Говорят, его прибили еще тогда, при Владимире Красное Солнышко. Четыре века назад — по местному времени. А впрочем, не знаю, братец. Но вряд ли — ведь такая сила как-нибудь да проявила бы себя.

Лицо Матвея в свете костра казалось кровавым.

— Ненавижу этих тварей, — сказал он непривычно серьезно, — сколько же зла их именем творилось.

— Время такое, — я достал термос, налил в крышку горячего зеленого чая, — люди были жестоки.

— Не люди, — покачал головой Матвей, — люди просто послушные орудия и жертвы одновременно. Вспомни поморские деревни, через которые мы шли. Нет, это не люди — они. Натурально упыри. Целые века людоедства, темноты, грязи, жестокости. Ратко, почему мы не можем нырнуть глубже в прошлое и перебить их в тот день, когда они пришли на Землю?

Я покачал головой, отхлебнул из крышки.

— Нельзя, братец. Люди должны были сами от них отказаться. Иначе вся история могла пойти по-другому.

Мы помолчали, глядя на звезды. Нестеров очень молод, ему только семнадцать, мне больше на целых три года. Внешне спокойный и невозмутимый — Матвей в действительности порывист и открыт, душа нараспашку. Такие, как он, весь мир видят черно-белым. Здесь мы — там враги, с шашкой на коня — и в атаку. Наш человек, одним словом!

Звезды тепло мерцали на бархате неба — прекрасные и манящие.

— Что будешь делать, когда закончим с этими тварями?

— Не знаю. Думал побывать на мирах Золотого Пояса.

— Хорошо бы. Но лететь не меньше года в один конец.

— Это да…

Матвей вскочил на ноги, нервно прошелся вдоль линии прибоя. Его острые плечи на фоне звездного неба напоминали сложенные крылья.

— Не мельтеши, — сказал я. — Тебе в любом случае запрещено лезть в драку. Твое дело переводить.

— Перевожу — не торможу, — улыбнулся он, — но мы ведь все вместе одно дело делаем, Ратко. И если надо — я не струшу. Помнишь тогда, в Китае?

При воспоминании о «тогда, в Китае» я невольно поежился.

— Я не говорю, что ты струсишь. Но зачем рисковать? Есть спецгруппа ликвидаторов, а мы свою задачу выполнили.

— Да неужели ты думаешь, он будет сидеть здесь и ждать, пока мы за ним вернемся! — горячо воскликнул Нестеров, — мы уже наследили тут, как медведи в малиннике.

— Ах ты, дьявол, — я тоже вскочил на ноги, — попался же мне напарничек. А из чего ты стрелять в него собрался? Станнер ему как комариный укус!

— Можно сделать гранату из аккумулятора.

С рогаткой на тигра. Я выругался сквозь зубы.

— Вспомни, Ковальчук показывал, — не унимался Матвей, — ножом пробивай крышку, бери серный шнур от фонарика, обматывай, поджигай конец…

— И тебе отрывает голову.

— Ратко, пока мы с тобой туда и обратно будем во времени носиться, да еще группу собирать, старец очухается и найдет способ нашего красавца предупредить. И мы не можем еще раз прилететь сюда пораньше — это чревато парадоксами.

Я лихорадочно искал возражения и вдруг понял — мой младший товарищ прав. И, странное дело, я почувствовал даже облегчение.

— Ну хорошо, — вздохнул я устало. — В твоих словах есть резон, братец. Но риск…

— Ратко, такого шанса может больше не быть. Никогда.

Наш спор прервало появление волхва. К губам его прилипла угодливая улыбка. Сейчас он верит нам как себе, а спустя сутки возненавидит.

— Медку-от вам принес, гости любезные, — Завид поставил на камни кувшин и три чарки. Матвей заставил деда выпить первым и, убедившись, что питье не опасно, разлил мед по кружкам. Мы сидели у огня, потягивая самодельную кисленькую брагу, и словно натянутая струна звенела между мной и Нестеровым — незаконченный спор.