Олег Дивов - Модноверие [Антология]

— Майор, — устало проговорил Штерн, — берите своих бойцов и разгоните всю эту шарагу к чертовой матери! Ответственность беру на себя…

Штерн и Скобелев сидели в кабинете, пили зеленый чай, когда явился Даромысл.

— С благодарностью к вам, — сказал он, низко кланяясь. — Очень вы нам помогли!

«Сварожий внук» выглядел изумительно благообразно: в хорошем костюме, при галстуке, с подстриженной бородой и с тонким кожаным кейсом в руке. Теперь он больше напоминал менеджера среднего звена, чем диковатого волхва.

— Садитесь, — предложил ошарашенный переменой образа Павел.

— Вот теперь — другое дело! — хмыкнул Штерн. — На человека похож… И кстати, как вас по-настоящему величать?

Даромысл сел и достал из кейса пачку долларов.

— Игорь Витальевич Лапиков я…

— Вы с ума сошли, господин Лапиков? — сердито уставился на деньги старший следователь.

— Я… только показать. — Волхв покраснел. — Чтобы вы со мной возрадовались… Те, кто жертвовал на Перуна, образумились! Сварог их к себе призвал. Вот — это лишь начало!..

— А как же плесень? — ехидно прищурился Штерн.

— Очистим!

— Перуновым огнем?

— Сварожьей влагой омоем. Отец-Сварог пошлет с небес очистительный дождь… — Лапиков-Даромысл окончательно оправился от смущения. — Аркадий Самойлович, я вот вижу: компьютер у вас — Павлу ровесник. Вам на днях другой принесут, и не отказывайтесь!

— Вы в компьютерах разбираетесь?! — изумился Скобелев.

— А что тут такого? Не китайская грамота, чай. Я, пока Сварожий зов не услышал, на Горбушке дисками торговал. До того — кассетами. Там много чего нахватался. Так что зову и вас на Сварожью тропу. Денег не прошу — Сварог накажет, коли у вас хоть копейку возьму. А придете к нам, Сварожьим внукам, на капище — буду рад!

— Капище-то где? — спросил Штерн.

— А там же, где перуново племя молилось. Очистим от скверны, своего идола поставим — будет благолепно. Все к нам придут, истинное божество славить, дары принесут. Сварогу великому, а не Перуну-гордецу!

— Что ж, благодарим за приглашение, Игорь Витальевич, — Штерн выразительно посмотрел на часы на стене. — Извините, у нас сейчас — оперативное совещание. Всего хорошего!

Когда светящийся от счастья «сварожий внук» ушел, Аркадий Самойлович сказал Скобелеву:

— А за капищем-то присматривать придется. Не ровен час, и Сварога кто-нибудь из преисподней выманит. Это будет по твоей части!..

Никита проснулся и обнаружил, что буквально плавает в собственном поту. Окно спальни распахнуто настежь, но духота в комнате осталась. Ирина тихонько посапывает, уткнувшись носом в подушку. Тишина. Самое мутное время — за час до восхода солнца: ночной мрак уже отступает, но дневной свет еще спит.

Что же его разбудило?.. Никак не вспомнить. Но ощущение некоего тягучего кошмара осталось. «Словно в аду побывал, — невольно подумал Никита. — То ли я кем-то стал, то ли в меня кто-то вселился?.. Бр-р!.. Чушь какая-то! Погоди-ка, лицо! Да, точно, лицо! Но чье?..»

Он тихонько выбрался из постели, прошел на цыпочках на кухню, прикрыл дверь и вытащил из тайника за холодильником помятую пачку сигарет. Закурил, пуская дым в приоткрытую оконную фрамугу.

«Что же я такого делал на сон грядущий? Читал на планшете новости… Наводнение в Италии… нет, не то… интервью с Мизулиной о борьбе с деструктивными сектами?.. До чего же неприятный сон. Отвратительный!.. Не к добру такое… Пожалуй, не стану я связываться с этим заказом. Ну их, этих древних духов! Не зря же говорили в старину: не бойся стрелы, пущенной при свете дня, но бойся стрелы, во тьме летящей!.. Не буду искушать судьбу. Лучше съездим-ка мы с Иришкой завтра в Коломенское, там такая благодать!.. Выпить бы холодного чая, что ли?»

Никита вспомнил, что оставил любимую кружку в мастерской.

Он почти на ощупь вошел в комнату. В полумраке белели чистые холсты на подрамниках.

Один вдруг будто стал заполняться — легкими штрихами, блеклыми пятнами. И Никите на миг показалось, что оттуда глянул кто-то широкоплечий, седобородый, с тяжелым кузнечным молотом на плече, с узорными коваными наручами на мощных обнаженных ручищах. Повязка со знаками, охватившая его лоб, слабо светилась.

— Сгинь, рассыпься, нечистая сила! — пробормотал Никита и, схватив кружку, выметнулся из мастерской.

Над берегом моря негромко прокатывался рокот прибоя.

— Неприятное место, — сказал Матвей, закуривая.

Мы стояли на опушке густого хвойного леса и смотрели на дюны. Внизу, по-над берегом прилепилась деревушка поморов — два десятка изб, деревянная церковка, пристань с тремя длинными лодками-карбасами. Бледное северное солнце тонуло в мокрой вате облаков, и длинные молочные языки тумана протянулись к холмам, превратили село в парящий над берегом островок. Красиво и жутковато. В сыром воздухе разлился густой запах водорослей; проведя по губам языком, я ощутил привкус соли.

— Тихо здесь, — Матвей уронил окурок в песок, — но как же тоскливо…

Мы зашагали вниз по склону холма. Я достал диктофон:

— Группа четыре, сектор зеленый С-451, первый день. В пределах локации один населенный пункт — рыбацкая деревня на берегу Белого моря к западу от устья Северной Двины, координаты девятнадцать-сорок… выглядит убого и уныло.

— Осмотримся быстренько и домой, — добавил Матвей.

Записываясь в экспедицию, я мечтал взглянуть на поморские деревни, разбросанные по всему русскому северу почти до Баренцева моря. Прочные бревенчатые срубы, выложенные камнем колодцы, мастерски вырезанные наличники. Скотина ухожена, гривастые умненькие лошади всхрапывают у коновязей. Большие беспалубные лодки — шнеки — качаются на волнах у причалов. Здесь, на самом краю славянского мира, жили здоровые крепкие женщины и мужчины, потомки переселенцев из новгородских земель. Мы с Матвеем Нестеровым не без удовольствия отправлялись в ежедневный поиск по этому мглистому краю, но его уютное однообразие уже успело наскучить.

Деревня встретила угрюмой тишиной. Над единственной улицей растеклась тонкая пенка тумана. Покосившиеся избы за коротенькими плетнями неприветливо смотрели на нас крошечными черными глазками окон.

— Эпидемия, быть может? — тихо спросил Матвей.

В канаве у дороги копошилось нечто маленькое, лохматое.

Мы осторожно приблизились и увидели ребенка лет четырех. Грязная изорванная рубашонка, на шее — шнурок с деревянным амулетом. Серые глаза на перепачканном лице с ужасом уставились на нас. Я присвистнул, заметив ползающих по свалявшимся кудрям мальчика насекомых.

— Тата, тата, чужане! — Малыш бросился в ближайшую избу.

— Постой, чертенок!