Олег Дивов - Модноверие [Антология]

Невысокая изба напоминала сарай. Я осторожно приоткрыл скрипучую дверь и шагнул в сени. Под ногой громыхнула деревянная бадья. Вместо стекол в маленьких окнах белела пленка бычьего пузыря, оттого внутри домика царил полумрак. Давно я не обонял такого дивного коктейля ароматов — застарелый пот, плесень, подгнившие объедки, кислый запах перегара… Я щелкнул выключателем фонарика, и желтый круг света упал на пол. Мальчишка испуганно посверкивал глазенками с печки. Деревянный стол, скамья… в миске на столе горкой лежали заячьи ребрышки.

— Разве сегодня скоромный день? — Матвей шумно дышал у меня над ухом.

— Это еще ничего не доказывает, — неуверенно ответил я.

Луч фонарика затанцевал по углам избы в поиске икон. Пусто.

Непроизвольно ладонь моя легла на кобуру станнера.

— Ну? — обрадовался Матвей.

— А как же церковь? — не сдавался я. — Церковь ты видел?

Вернулись на улицу, жмурясь на белый свет. Тонкая, вытянутая к небу луковица храмового купола темнела на фоне сырого неба — в конце улицы, над обрывом. Медленно мы зашагали к церкви. Тишина и запущенность действовали угнетающе. Сам воздух в деревне казался застоявшимся, болезненно затхлым, будто дыхание умирающей старухи. Краем глаза я уловил движение справа и замер.

— Что ты, Ратко?

На стежке меж двумя плетнями покачивались серо-зеленые стебельки лисохвоста.

— Ничего. Показалось.

Мы вышли на площадь перед церковью и остановились, в изумлении разглядывая храм. Простое деревянное здание было выстроено в северном стиле. Аккуратный сруб о четырех углах, вытянутая башенка с искусно вырезанным куполом, воскрешающим в памяти Кижи. Какая-то страшная сила изуродовала церковку — деревянные стены хранили следы сокрушительных ударов, купол наклонился, словно Пизанская башня. Обращенная к морю стена превратилась в труху — в черных провалах снопами торчала серая щепа. Тут давно не проводились службы, понял я, заметив растущую у входа траву. Двери заколочены балками крест-накрест.

— Ратко, — глухо сказал Матвей, — если здесь не то, что мы ищем, я — индус…

Я облизнул пересохшие губы.

— Похоже ты прав, братец.

Из млечного сумрака спланировала большая птица с человеческим лицом, уселась на крышу церкви. Ее гладкие бурые перья лоснились от жира. Тварь деловито потопталась по кровле, усаживаясь поудобней, и старое дерево заскрипело под ее весом. Я очнулся первым:

— Где камера?

— Сейчас, — растерянно пробормотал мой товарищ и принялся шарить по карманам куртки. Птица сердито смотрела на нас желтыми, как облепиха, глазами. Внезапно она открыла рот и закричала сердитым контральто — ничего человеческого не было в этом вопле. Матвей невольно попятился и обернулся — это спасло наши жизни.

— Берегись!

Что-то темное мелькнуло в поле периферического зрения. Не раздумывая, я метнулся в сторону, чувствуя, как воздух передо мной завибрировал — выстрел Матвея чуть не угодил мне в лицо. Станнер сам прыгнул в руку. Тяжелый топор с хрустом и звоном вошел в стену церкви в каких-то сантиметрах от моего носа, брызнули щепки. Я охнул от боли, трижды выпалил наугад.

— О задам заходь! — послышался деловитый бас. — Туды, забродом!

Поймали нас, как котят, осознал я — и тут же пришло спокойствие. Я поправил сбившиеся очки, положил станнер на колено, через прицел оглядывая площадь перед церковью. В двух шагах от меня, неподвижно глядя в небо, раскинулся на земле огромный детина в кожаных черных бахилах (кто-то из нас все же попал в цель). Рядом седобородый старик навалился на Матвея, сжимая пальцами его горло. Матвей хрипел. А через площадь бежали четверо мужчин с дубьем в руках.

Птица с человечьим лицом снова закричала — страшно, протяжно — и, взмахнув орлиными крыльями, взмыла в небо.

Я поймал в перекрестье прицела первого из нападавших.

Глаза у старика были глубокие, черные, словно шарики дегтя, утонувшего в паутине морщин. На видеоуроках по истории медицины я наблюдал умирающих наркоманов — у них были похожие глаза. Я долго удерживал его взгляд, пытаясь понять, что за человек передо мной. Ненависть сочилась из-под его век, как горючие слезы.

— Это волхв, — сказал я, — потрясающе.

— О да, просто сказка, — проворчал Матвей, массируя исцарапанную шею.

Он расхаживал по площади, разглядывая неподвижно лежащих людей. Троих я успел подстрелить, еще один убежал. Все остальное население деревни, больше не скрываясь, улепетывало через дюны к лесу.

Повезло. Попади топор на палец левее, лежали бы мы сейчас в какой-нибудь яме, остывая, равнодушные к исторической науке.

— Нужно уходить отсюда.

— Уходить? — удивился Матвей.

— Да. И так наделали дел.

— Они же сами на нас напали!

— Нам следовало вести себя осторожнее. Мы знали об опасности.

Нестеров недовольно крякнул:

— И ты даже не допросишь его?

Я покосился на старика. Тот стоял на коленях, погруженный в транс. Растрепанные седые волосы достигали спины, а длинной косматой бороде позавидовал бы Хоттабыч. Одежда его являла собой измазанное грязью рубище.

— Мы сделали главное, братец. Теперь нам известно — где-то в этом секторе схрон. Остальное сделают Ковальчук и его парни.

— Зачем ждать Ковальчука? — не унимался Матвей. — Мы можем все узнать сейчас.

С моря налетел порыв холодного ветра, разогнал остатки тумана. Под обрывом рядами катились черные угрюмые волны, похожие на мои мысли. Согласно инструкции я, как старший группы, обязан немедленно вернуться в лес, найти капсулу и стартовать домой. Мы с Матвеем не боевики какие-нибудь, и наше оружие только парализует на время… но как же силен соблазн! В конце концов, ради чего мы столько месяцев блуждали по болотам и лесам? Имеем право хотя бы узнать, что нашли.

Детина в черных бахилах шевельнулся, захрипел.

— Ну? Что решаешь, Ратко? — спросил Матвей.

— Давай сам, — кивнул я.

Нестеров подкинул в ладони золотую монету, ловко закрутил ее на кончике пальца. Старик немедленно впился взглядом в ее мерцание. Матвей заговорил непривычно ясным, глубоким голосом, в точности копируя окающее, цекающее местное наречие.

— Как тя звать, оцець?

Дед нерешительно пожевал губами, глядя на монету.

— Завид… Северьянов…

Морщины на сером лице разгладились, старик соскальзывал глубже в транс. Его голос звучал хрипло и глухо, словно из-под земли.

— Цюешь мя-от, Завид?

«Слышишь ли меня, Завид?» — понял я. Поморский диалект, или «говоря», как ее здесь называют, кажется понятным, но временами смысл ускользает от меня. С местными всегда контактирует Нестеров.

— Цюю тя дородно…

— Пошто уходить-то нас хотели, Завид? — с укоризной спросил мой товарищ.

— М-м-м… ох… — Старик вздрогнул. — Чужане… Чужан поганых привечаць не можно… Чужанин — тать ноцьной, вабно поглядыват, да как шшур о нас ползат, вражина подлай, убивець веры нашой…