Клиффорд Саймак - Город. Сборник рассказов и повестей

– Может, там никого и не было, – ответил Дэниельс, – но раз Бен решил, что кто-то был, не будем с ним спорить. Воображаемое может оказаться таким же реальным, как если б оно встретилось нам наяву. У каждого из нас, шериф, в жизни есть спутники, видеть которых не дано никому, кроме нас самих.

Шериф кинул на него быстрый взгляд.

– Дэниельс, какая муха вас укусила? Какие такие спутники? Что вас гложет? Чего ради вы похоронили себя заживо в этой дремучей глуши? Что тут происходит?..

Ответа он ждать не стал. Сел в машину, завел мотор и укатил.

Дэниельс стоял у дороги, наблюдая, как тают в круговороте метели гневные хвостовые огни. Все, что оставалось, – смущенно пожать плечами: шериф задал кучу вопросов и ни на один не потребовал ответа. Наверное, бывают вопросы, ответа на которые и знать не хочется.

Потом Дэниельс повернулся и побрел по заснеженной тропинке к дому. Сейчас бы чашечку кофе и что-нибудь перекусить – но сначала надо заняться хозяйством. Надо доить коров и кормить свиней. Куры потерпят до утра – все равно сегодня задавать им корм слишком поздно. А коровы, наверное, мерзнут у запертого хлева, мерзнут уже давно – и заставлять их мерзнуть дольше просто нечестно.

Он отворил дверь и шагнул в кухню.

Его ждали. Нечто сидело на столе, а быть может, висело над столом так низко, что казалось сидящим. Огня в очаге не было, в комнате стояла тьма – лишь существо искрилось.

«Ты видел?» – осведомилось существо.

– Да, – ответил Дэниельс. – Я видел и слышал. И не знаю, что предпринять. Что есть добро и что есть зло? Кому дано судить, что есть добро и что есть зло?

«Не тебе, – отозвалось существо. – И не мне. Я могу только ждать. Ждать и не терять надежды».

«А быть может, там, среди звезд, – подумал Дэниельс, – есть и такие, кому дано судить? Быть может, если слушать звезды – и не просто слушать, а пытаться вмешаться в разговор, пытаться ставить вопросы, то получишь ответ? Должна же существовать во Вселенной какая-то единая этика. Например, что-то вроде галактических заповедей. Пусть не десять, пусть лишь две или три – довольно и их…»

– Извини, я сейчас тороплюсь и не могу беседовать, – сказал он вслух. – У меня есть живность, я должен о ней позаботиться. Но ты не уходи. Попозже у нас найдется время потолковать.

Он пошарил по скамье у стены, отыскал фонарь, ощупью достал с полки спички. Зажег фонарь – слабое пламя разлило в центре темной комнаты лужицу света.

«С тобой живут другие, о ком ты должен заботиться? – осведомилось существо. – Другие, не вполне такие же, как ты? Доверяющие тебе и не обладающие твоим разумом?»

– Наверное, можно сказать и так, – ответил Дэниельс. – Хотя, признаться, никогда до сих пор не слышал, чтобы к этому подходили с такой точки зрения.

«А можно мне пойти с тобой? – спросило существо. – Мне только что пришло на ум, что во многих отношениях мы с тобой очень схожи».

– Очень схо… – Дэниельс не договорил, фраза повисла в воздухе.

«А если это не пес? – спросил он себя. – Не преданный сторожевой пес, а пастух? И тот, под толщей скал, не хозяин, а отбившаяся от стада овца? Неужели мыслимо и такое?..»

Он даже протянул руку в сторону существа инстинктивным жестом взаимопонимания, но вовремя вспомнил, что притронуться не к чему. Тогда он просто поднял фонарь и направился к двери.

– Пошли, – бросил он через плечо.

И они двинулись вдвоем сквозь метель к хлеву, туда, где терпеливо ждали коровы.

Старина Моз Эбрамс разыскивал своих коров, а нашел пришельца. Что это пришелец, он знать не знал, но существо было живое и явно мучилось, а Старина Моз, пусть там соседи и болтали всякое, не такой был человек, чтобы бросить больного в лесу.

Существо было жуткое – зеленое, блестящее, в каких-то фиолетовых пятнах, и даже издалека выглядело гадко. И вдобавок воняло.

Оно заползло, точнее, пыталось заползти, в густой орешник. Верхняя часть была уже в кустах, а прочее оставалось на виду. Какие-то отростки – наверное, руки – то и дело скребли по земле, однако существо так ослабло, что уже не могло сдвинуться с места.

Оно выло – не очень громко, так одинокий ветер стонет, гуляя по карнизам, – но не только зимний холод слышался в этом вое, а еще и отчаяние. У Старины Моза волосы на макушке зашевелились. Он постоял немного, прикидывая, как быть, а потом еще чуток, набираясь храбрости, – а между прочим, многие в округе считали, что храбрости ему не занимать. Только вот одной храбрости в таком случае маловато. Нужна еще немалая доля безрассудства. И все же этот чужак попал в беду, и Моз не мог его бросить, а потому подошел и опустился на колени.

Старина Моз вообще-то был человек непривередливый. И среди соседей чистюлей отнюдь не слыл. С тех пор как у него умерла жена – почти десять лет назад, – он так и жил один на своей не слишком чистой ферме, и его дом прямо в ужас приводил окрестных домохозяек. Раз в году – если руки доходили – он немножко там разгребал, хотя и без особого желания. Словом, запах пришельца подействовал на него не так сильно, как мог бы на других, зато еще как подействовал вид. Моз не сразу заставил себя до чужака дотронуться, а когда заставил, порядком удивился. Он ожидал, что существо окажется холодным или склизким или даже и то, и другое. Ничего подобного. Оно было теплое, плотное и на ощупь чистое. Мозу пришел на ум кукурузный стебель.

Он обхватил беднягу рукой и осторожно потянул из орешника, затем перевернул, желая увидеть лицо. Вместо лица было утолщение вроде цветка на стебле, а вокруг утолщения болталась какая-то бахрома, извивавшаяся, словно куча червяков.

Вот тут-то Мозу захотелось повернуться и бежать.

Но все-таки он чужака вытащил.

Потом присел, глядя на нелицо с бахромой из червей; от ужаса его как парализовало, – и ужас только усилился, когда ему показалось, что завывания исходят как раз от этих червей.

Впрочем, Старина Моз был человек упрямый. Попробуй-ка без упрямства сладить с такой захудалой фермой! Упрямый и в каком-то смысле бесчувственный. Хотя и не к чужой боли.

Наконец он смог поднять существо – не такое уж оно оказалось и тяжелое. Легче полугодовалого поросенка.

Моз направился по тропинке к дому; запах как будто сделался слабее. И стало уже не так страшно; дрожь отпустила.

Существо тоже успокоилось и лишь тихонько постанывало. Иногда Мозу казалось – может, и вправду только казалось, – что оно словно прижимается к нему, как голодный и напуганный ребенок прильнул бы к взрослому, пришедшему на помощь.

Вернувшись на ферму, Моз потоптался во дворе, раздумывая, куда нести больного – в дом или в хлев. Хлев, конечно, пристал бы ему больше – ведь это не человек, он даже дальше от человека, чем собака, или кошка, или больной ягненок.