Клиффорд Саймак - Город. Сборник рассказов и повестей

Через две тысячи лет племя исчезло, а на его месте мы заметили какие-то фигуры, крадущиеся, пригнувшись, среди груд камня на том месте, где некогда был город. Твари эти весьма напоминали людей.

А дальше мы не нашли вообще ничего. То есть ничего, кроме скелета, напоминавшего человеческий.

И тут-то мы наконец остановились. Двигаться дальше смысла не было, да и горючее в баке самолета подходило к концу.

На месте города высились землистые груды, уже захваченные карабкающимися ввысь деревьями. С шорохом появлялись и вновь исчезали какие-то странные животные. Герб сказал, что это мутанты – он читал о мутациях в какой-то книжке.

К западу простираются бескрайние степи волнующихся под ветром трав, а холмы за рекой поросли густыми могучими лесами.

Но человек исчез. Он возник, немного пожил на Земле, а теперь вновь ушел в небытие.

Там, в 1950-м, человек думал, что все зависит от него, но все это оказалось не столь уж и серьезно – солнечные пятна отправили его на свалку. Может, именно благодаря им человек и сумел в свое время встать на задние ноги и начать править бал. Билли говорил, что солнечные пятна могут выкидывать курьезные фокусы.

Но теперь все это не имеет ровным счетом никакого значения. Человек стал очередным реликтом.

Делать нам тут почти нечего. Просто сидим и раздумываем: о Дж. Р., потирающем руки, о Билли Ларсоне, шевелящем ушами, и о том, как Джимми Лангер расхохотался в ту ночь перед дверями Датчмена.

И теперь я готов продать душу дьяволу, лишь бы войти туда вновь и сказать:

– Что за чертов мир, Луи!

И услышать его ответ:

– Чертовски верно, Майк!

По истечении тридцати лет и нескольких миллионов слов наступил наконец день, когда он не смог написать больше ни строчки.

Ему больше нечего было сказать – сказано все до последнего слова.

Последняя из множества книг была дописана несколько недель назад, и вскоре будет опубликована, и теперь он чувствовал себя опустошенным и выжатым до последней капли.

Он сидел у окна кабинета в ожидании прихода человека из информационного журнала, глядел на просторный газон, пестревший зеленью хвойных деревьев, белизной берез и яркими красками тюльпанов, и удивлялся тому, что его так тревожит невозможность дальнейшего творчества – ведь он наверняка сказал миру гораздо больше, чем большинство собратьев по перу, и основная часть написанного, по крайней мере, выходила за рамки банальности и была облечена в одеяния изящной словесности, все сказано было искренне и, как он надеялся, убедительно.

Он занял в литературе прочное и надежное место. «Наверно, – думал он, – так оно и должно быть – надо остановиться теперь, на самом пике творчества, а не растягивать угасание на многие годы, позволяя ненасытной утробе старческого маразма поглощать сверкающую доблесть моих трудов».

И оставалось еще неутолимое стремление писать, впитанное с молоком матери убеждение, что отказ от творчества будет предательством, хотя и неясно, по отношению к кому. Но здесь было замешано не только это – тут была и уязвленная гордыня, и то паническое чувство, которое возникает у только что ослепшего человека.

«Хотя, – решил он, – все это глупости». За тридцать лет литературного творчества он выполнил труд целой жизни, и это была хорошая жизнь, не фривольная и не захватывающая, зато вполне удовлетворительная.

Он осмотрел кабинет и подумал, что человек неизбежно накладывает отпечаток на ту комнату, в которой живет, – ее лицом были ряды оправленных в телячью кожу книг, чинная опрятность массивного дубового письменного стола, мягкий ковер на полу, располагающие к отдыху старинные стулья; все прочно и солидно располагалась на своих местах.

Раздался стук в дверь.

– Войдите, – откликнулся Харрингтон.

В распахнувшейся двери показался старик Адамс: сгорбленные плечи, снежно-белые волосы – идеальное воплощение верного дворецкого.

– Джентльмен из «Ситуации», сэр.

– Чудесно. Будьте добры, проведите его.

Хотя ничего чудесного в этом не было – встречаться с этим журналистом Харрингтон вовсе не желал. Но встреча была назначена много недель назад, и теперь не оставалось ничего другого, как стерпеть ее.

Журналист больше напоминал бизнесмена, чем человека пера, и Харрингтон поймал себя на том, что гадает, как подобный тип мог создавать столь острую, проницательную журналистскую прозу, сделавшую «Ситуацию» знаменитым журналом.

– Джон Леонард, сэр, – представился тот, пожимая Харрингтону руку.

– Я рад видеть вас у себя, – ответил Харрингтон, настраиваясь на свой обычный гостеприимный лад. – Устроит ли вас этот стул? У меня такое чувство, будто я знаю всех вас – ваш журнал я читаю уже многие годы. Как только он приходит, тут же читаю колонку Харви.

Леонард рассмеялся.

– Похоже, Харви – наш самый известный очеркист и наилучшая приманка. Все посетители хотят взглянуть на него хоть одним глазком. – Он уселся на указанный стул. – Мистер Уайт шлет вам наилучшие пожелания.

– Это очень мило с его стороны, вы должны поблагодарить его от моего имени. Мы не виделись с ним уже многие годы.

И подумав об этом, Харрингтон вдруг понял, что встречался с Престоном Уайтом только однажды, не меньше двадцати лет назад. Тогда этот сильный, увлеченный, своевольный человек, олицетворявший публикуемый им журнал, произвел на него неизгладимое впечатление.

– Несколько недель назад, – сообщил Леонард, – я говорил еще с одним вашим другом, с сенатором Джонсоном Энрайтом.

– Я знаю сенатора давным-давно, – кивнул Харрингтон, – и крайне им восхищаюсь. Я полагаю, это можно назвать единством противоположностей. Мы с сенатором – люди весьма несхожие.

– Он питает к вам глубокое уважение и восхищается вами.

– Я питаю к нему взаимные чувства, но эта история насчет поста государственного секретаря… Меня тревожит…

– Да?

– О нет, он вполне подходит для этой должности – то есть мне так кажется. Он честен в своих мыслях, наделен долей упрямства и является человеком крепкого склада, что нам и требуется. Но у меня есть сомнения…

Леонард выразил на лице удивление:

– Но не хотите же вы сказать…

– Нет, мистер Леонард, – слабо отмахнулся Харрингтон. – Я смотрю на это только с точки зрения человека, отдавшего бо́льшую часть своей жизни служению на благо общества. Я знаю, что Джонсон должен взирать на такую возможность не без опаски. В недавнем прошлом бывали моменты, когда он готов был подать в отставку, и лишь чувство долга не позволяло ему покинуть свой пост.

– Этот человек, – уверенно заявил Леонард, – не упустит возможности возглавить госдепартамент. Кроме того, на прошлой неделе Харви сказал, что он примет пост.