Клиффорд Саймак - Город. Сборник рассказов и повестей

Но произнести этого не мог, не знал, как и начать. Это невозможно сказать даже такому близкому другу, как сенатор.

– Мне жаль, Холлис, – промолвил сенатор.

«Это безумие», – подумал Харрингтон. Он Холлис Харрингтон, рожденный в Висконсине. Он получил образование в Гарварде и – как сказал Седрик Мэдисон – является последним джентльменом.

Его жизнь была верна до последней детали, его дом стоял на своем месте, его литературные труды были правильны до тонкостей – результат хорошей наследственности.

Пожалуй, это все даже чересчур правильно – слишком правильно для этого мира 1962 года, уничтожившего щепетильность – последний пережиток прошлого.

Он – Холлис Харрингтон, последний из джентльменов, знаменитый писатель, романтическая фигура мира литературы – исписавшийся до последней буквы, выжавший из себя все эмоции до единой, бессловесный с того самого момента, как сказал все, что должен был сказать.

Он медленно встал.

– Джонсон, мне пора. Я задержался дольше, чем намеревался.

– Еще один вопрос, я всегда собирался его задать, да все как-то не собрался. Это не имеет отношения к моему делу. Я много раз хотел спросить, но чувствовал, что делать этого не следует, что это может…

– Да ничего! Если смогу – отвечу.

– В одной из ваших первых книг – кажется, в «Обглоданной кости»…

– Это было давным-давно.

– Там был центральный герой, неандерталец, о котором вы писали, – вы сделали его чересчур человечным.

– Верно, – кивнул Харрингтон. – Таким он и был. Это человек, и только из-за того, что жил он сто тысяч лет назад…

– Конечно, вы совершенно правы. Но вы так хорошо описали его! Все ваши герои весьма образованны, это истинные люди мира. Я часто гадал: как вы смогли столь убедительно описать подобного человека, почти неразумного дикаря?

– Он разумен и не совсем дик – он просто сын своего времени. Джонсон, я очень долго жил вместе с ним, пока не начал писать о нем. Я пытался поставить себя на его место, пытался думать, как он, оценить его точку зрения. Я знал его страхи и победы. Порой я сам готов был стать этим человеком.

– Я могу в это поверить, – торжественно кивнул Энрайт. – Вам в самом деле пора идти? Вы вправду не хотите выпить?

– Простите, Джонсон, мне еще вести машину.

Сенатор выбрался из кресла и проводил его до двери.

– Скоро мы еще поболтаем о литературе. Не могу поверить, что вы вышли в тираж.

– Может, и нет. Может, способность писать еще вернется.

Но Харрингтон сказал это только для того, чтобы успокоить сенатора. Сам он понимал, что это необратимо.

Они простились, и Харрингтон побрел по дорожке. И это было неправильно – за всю свою жизнь Харрингтон ни разу не позволял себе брести.

Его машина стояла прямо у калитки, и он замер, уставившись на нее в испуге, ибо это была не его машина.

У него была дорогая, изысканная модель, а эта была не только более дешевой, но и заметно потрепанной.

И тем не менее – знакомой до боли, до пытки.

И тем не менее это была его машина, хотя она и стала несколько иной, потому что Харрингтон почти смирился с невозможным.

Открыв дверцу, он сел за руль. Сунул руку в карман, отыскал ключ и в темноте сунул его на ощупь в замок зажигания. Ключ щелкнул и встал на место. Харрингтон повернул его, и мотор завелся.

Что-то неясное прорывалось из глубин сознания. Он почти физически ощутил этот прорыв и понял, в чем дело. Это рвался наружу Холлис Харрингтон, последний джентльмен.

Он сидел и не был в тот момент ни последним джентльменом, ни человеком за рулем старенькой машины – он был моложе, он был просто аутсайдером, который напился от ощущения своего ничтожества.

Он сидел в самом дальнем, темном углу кабинета какой-то неизвестной забегаловки, наполненной шумом и запахами, а в другом, еще более темном углу кабинета сидел некто державший речь.

Он пытался разглядеть лицо незнакомца, но было чересчур темно, и лица было не видно. И все время этот безличный некто говорил.

На столе лежали бумаги – разрозненные фрагменты рукописи, он знал, что она весьма посредственна, и пытался сказать об этом незнакомцу, а еще о том, что хотел бы улучшить ее, но язык не поворачивался, и горло было стиснуто удушьем.

Он не мог подобрать нужных слов, хотя и ощущал их в своем сознании – ужасную, вопиющую потребность выложить на бумаге веру и убеждения, рвавшиеся на волю.

И ясно расслышал только одну фразу незнакомца:

– Я хочу заключить с вами сделку.

Вот и все. Больше ничего вспомнить не удалось.

Таким оно и оставалось – древнее, пугающее, совершенно изолированное воспоминание из какой-то предыдущей жизни, происшествие без прошлого и будущего, не имеющее к Харрингтону никакого отношения.

Внезапно похолодало, и он поежился от пробравшего тело озноба. Выжал сцепление, съехал с обочины и медленно повел машину по улице.

Харрингтон ехал уже не менее получаса, все еще поеживаясь от ночного холода. Он подумал, что чашка кофе могла бы согреть его, и выехал на обочину перед круглосуточной забегаловкой. И не без испуга понял, что находится всего в миле-другой от дома.

В заведении не было никого, кроме слушавшей за стойкой радио блондинки не первой молодости.

Он взобрался на табурет.

– Кофе, пожалуйста.

Пока она наполняла чашку, Харрингтон оглядел заведение. Здесь было довольно чисто и уютно, вдоль стены выстроились автоматы для торговли сигаретами и протянулась длинная полка с журналами.

Блондинка поставила на стойку чашку с кофе.

– Что-нибудь еще?

Но Харрингтон не ответил, потому что ему на глаза попались строки, напечатанные на обложке одного из наиболее броских журналов.

– Это все? – снова спросила блондинка.

– Пожалуй, да. Пожалуй, больше я ничего не хочу.

Харрингтон даже не поднял на нее глаз, потому что взгляд его был по-прежнему прикован к обложке журнала.

Она пламенела строками:

ВОЛШЕБНЫЙ МИР ХОЛЛИСА ХАРРИНГТОНА!

Он осторожно соскользнул с табурета и схватил журнал, быстро подскочив к полке и вцепившись в него, чтобы тот вдруг не испарился. Пока журнал не оказался в его руках, Харрингтона не покидало ощущение, что тот, как и все остальное, окажется безумным и нереальным… Положив его на стойку, он снова посмотрел на обложку, но строки по-прежнему были на своем месте, они не изменились и не исчезли. Он потрогал пальцем буквы – они оказались вполне реальными.

Харрингтон быстро пролистал журнал и нашел статью, с фотографии в которой на него глазело его собственное лицо, хотя оно и оказалось вовсе не таким, как он себе представлял, – оно было несколько моложе и темнее и выдавало склонность своего обладателя к неопрятности, а под ним было еще одно лицо, явно отличавшееся от этого. И между ними была подпись, гласившая: «Кто из этих людей является настоящим Холлисом Харрингтоном?»