Клиффорд Саймак - Город. Сборник рассказов и повестей

– Неужто Харрингтон?! – воскликнул безличный человек, ныне обретший свое лицо. – Как чудесно, что вы забежали на огонек! Просто невероятно, что мы…

– Да вот уж, – ответил Харрингтон, почти не осознавая, что говорит. Он ответил автоматически, чисто рефлекторно, как вскидывают руки, чтобы защититься от удара; сработал примитивный и незамысловатый оборонный механизм.

Мэдисон вскочил и пошел вокруг стола, чтобы поприветствовать его, и если бы Харрингтон повернулся и убежал, то успел бы скрыться. Но бежать он не мог: он был потрясен и скован и не мог сделать ни одного движения, за исключением жестов сдержанной вежливости, которые впечатывали в него на протяжении всех этих тридцати лет поддельной жизни аристократа.

Он чувствовал, как его лицо превратилось в застывшую, непроницаемую маску вежливой доброжелательности, и ощутил благодарность за это, потому что понял: теперь его лицо ни в коем случае не выдаст, что он узнал этого человека.

– Просто невероятно, что мы ни разу не встретились, – продолжал Мэдисон. – Я прочел множество написанных вами книг и был в невероятном восторге от прочитанного.

– Это очень мило с вашей стороны, – ответила обходительная, невозмутимая часть сознания Харрингтона, протягивая руку. – В том, что мы ни разу не встречались, вина целиком и полностью лежит на мне. Я не так часто выбирался в свет, как следовало бы.

Он почувствовал, как ладонь Мэдисона легла в его руку, и сжал пальцы, ощутив легкое отвращение из-за того, что эта ладонь была сухой и холодной, как птичья лапа. И вообще этот человек напоминал стервятника – его плотно обтянутая кожей, абсолютно безволосая голова напоминала череп, лицо была иссечено морщинами, пронзительный взгляд не задерживался ни на минуту, а безгубый рот был похож на узкую щель.

– Вы садитесь, – пригласил Мэдисон, – проведите со мной полчасика. Нам предстоит о многом переговорить.

В кабинете было только одно незанятое кресло; на всех прочих громоздились книги. Харрингтон неуклюже уселся в свободное кресло, все еще ощущая от страха сухость во рту.

Мэдисон вернулся за стол и подвинул свое кресло вперед.

– Вы точь-в-точь такой, как на портретах, – заявил он.

– У меня был хороший фотограф, – пожал плечами Харрингтон. – Издатель на этом настаивал.

Он чувствовал, что понемногу возвращается к жизни, отупение начало отпускать, и обе его части постепенно сливаются в единую личность.

– Вот тут у вас есть преимущество, – добавил он. – Лично я не видел ни одного вашего портрета.

Мэдисон погрозил ему пальцем:

– Я анонимен. Вы, разумеется, понимаете, что редакторы безличны. Они не имеют права внедрять себя в общественное сознание.

– Несомненно, это просто заблуждение, – декларировал Харрингтон, – но раз уж вы придаете ему такое значение, настаивать не буду.

И при этом ощутил легкую панику – замечание насчет безличности редакторов явно было домашней заготовкой и не могло оказаться случайным совпадением.

– И вот наконец-то вы решились меня навестить, – говорил Мэдисон. – Боюсь, что в связи со статьей в утренних газетах.

– По сути дела, – мягко ответил Харрингтон, – я здесь именно поэтому.

– Надеюсь, вы не слишком раздражены.

– Да в общем, нет, – покачал головой Харрингтон. – Фактически говоря, я пришел, чтобы поблагодарить за помощь, которую вы мне оказали, – я наконец-то принял решение. Видите ли, я над этим раздумывал и твердил себе, что обязан сделать это, но…

– Но беспокоились о предполагаемой ответственности – наверно, перед общественностью, но, может быть, и перед собой.

– Писатели редко бросают свое ремесло – во всяком случае, добровольно так не поступает практически никто. Обычно это происходит не столь внезапно.

– Но это же было очевидно, – запротестовал Мэдисон. – Это казалось единственным приличествующим вам поступком, настолько соответствующим обстоятельствам и к тому же напрашивавшимся уже давно, что я не мог удержаться. Признаюсь откровенно, я сделал это не без умысла, надеясь оказать на вас влияние. Вы так прекрасно увязали то, что говорили много лет назад, и свою последнюю книгу, что было просто жаль испортить это попытками сказать что-нибудь еще. Конечно, если бы вам приходилось писать, чтобы заработать на жизнь, все выглядело бы иначе, но ваши гонорары…

– Мистер Мэдисон, а что бы вы делали, если б я опротестовал это?

– Ну, тогда я принес бы нижайшие извинения в массовой печати. Я все уладил бы наилучшим возможным манером.

Он встал из-за стола и начал рыться в груде книг, сваленных на кресле.

– Мне тут как раз попадался экземпляр вашей последней книги, – сообщил он. – Там есть несколько предметов, о которых я хотел бы с вами поболтать.

«Он является ключом к разгадке, – подумал Харрингтон, глядя, как тот роется в книгах, – но не больше». Харрингтон был уверен, что в этом деле замешан не только Седрик Мэдисон, а кто-то или что-то еще, бог ведает что именно.

Он понял, что должен выбраться отсюда как можно скорее и сделать это таким образом, чтобы не вызвать подозрений. А пока остается здесь, должен играть свою роль идеального литератора – последнего джентльмена.

– А, вот! – триумфально воскликнул Мэдисон и поспешил обратно к столу, сжимая в руке книгу. Он быстро пролистал ее. – Ну так вот, здесь, в шестой главе, вы говорите…

Когда он повел машину через массивные ворота по направлению к белому внушительному дому, высившемуся на холме, луна уже садилась.

Он выбрался из машины и взобрался по широким каменным ступеням, ведущим к дому. Достигнув вершины лестницы, он остановился, чтобы взглянуть на изборожденный тенью лунного света, покрытый травой и тюльпанами склон холма, на белеющие стволы берез и темные силуэты елок, и подумал, что подобные зрелища следует видеть как можно чаще – эту завораживающую красоту, вырванную из ровного течения реки жизни, несущей нас от рождения к смерти.

И стоял там, гордо выпрямившись, позволяя красоте лунного сияния и гравюрам ночи проникнуть до самой глубины души.

«Это, – думал он, – один из нежданных моментов, когда обретается бесценный опыт, который невозможно ни предугадать, ни оценить или проанализировать позднее».

Услышав, что парадная дверь открылась, он медленно обернулся.

В дверях виднелся старина Адамс, и его фигура была четко очерчена светом лампы, стоявшей на столике в прихожей. Снежно-белые волосы Адамса были растрепаны и завивались венчиком, словно окружая голову нимбом. Одну руку старик прижимал к груди, придерживая полы ветхого халата.

– Вы припозднились, сэр, – сказал Адамс. – Мы уж начали беспокоиться.

– Простите. Я задержался довольно сильно.

Харрингтон одолел остаток подъема, и Адамс отступил в сторону, чтобы впустить его.