Клиффорд Саймак - Город. Сборник рассказов и повестей

– Он еще маленький, – сказал один другому.

Они словно протянули руки и крепко его обняли. Джонни, сам того не замечая, опустился на колени и тоже протянул руки к тому, что лежало в кустах, и громко позвал, словно там было что-то, что можно прижать к себе, словно обрел некое утешение, по которому он всегда тосковал. Сердце его выкрикнуло то, чего он не мог сказать вслух, отчаянную мольбу, которая никогда бы не слетела с его губ. И ему ответили:

– Нет, Джонни, мы тебя не бросим. Мы не сможем тебя бросить, Джонни.

– Обещаете?

Его собеседники стали печальны.

– Нам незачем обещать. Наш аппарат сломался, и мы не в силах его исправить. Один из нас умирает, другой тоже скоро умрет.

Джонни стоял на коленях, и в него проникали слова, и проникал их смысл, и это было больше, чем он мог вынести: обрести друзей, которые вот-вот погибнут.

– Джонни, – позвали они.

– Да? – Джонни едва сдерживал слезы.

– Хочешь с нами поменяться?

– Поменяться?

– Ну, как друзья меняются. Ты нам что-нибудь дашь, и мы тебе дадим.

– Но у меня нет ничего… – И тут он вспомнил: есть! Карманный нож. Вещица, конечно, так себе, кончик лезвия обломан, но хоть что-то.

– Отлично, – сказали они. – Самое то. Положи на землю рядом с аппаратом.

Джонни положил ножик рядом с аппаратом, и, хотя он ждал, когда это произойдет, все случилось очень быстро, он и заметить не успел. Так или иначе, нож пропал, а на его месте оказалось что-то другое.

– Спасибо, Джонни. Ты молодец, что с нами поменялся.

Джонни протянул руку и взял то, что ему оставили; даже в темноте эта вещь вспыхивала скрытым пламенем. Мальчик повертел ее на ладони. Она походила на драгоценный камень со многими гранями, и изнутри шло свечение, переливавшееся разными цветами.

Только увидев это яркое свечение, Джонни вдруг понял, как вокруг стало темно и как сильно он задержался, и вскочил, и, не дав себе времени попрощаться, побежал.

Для поиска коров уже стало слишком темно, оставалось только надеяться, что они сами пошли домой и он найдет их по пути и пригонит. Скажет дяде Эбу, что ему пришлось долго за ними гоняться. Скажет, что телки сломали изгородь и он загонял их обратно. Скажет…

От бега у Джонни перехватило дыхание, сердце выпрыгивало из груди. Его обуял страх, страх перед собственным проступком, которому нет прощения, – и это после всех прочих грехов, после того, как он забыл сходить к ручью за водой, потерял вчера двух телок, а еще в кармане у него нашли спички…

Коров он не нагнал – они были дома, причем уже подоенные, и Джонни понял, что задержался гораздо дольше, чем ему казалось, и все гораздо хуже, чем он боялся.

Он подошел к крыльцу, дрожа от страха. В кухне было светло: его ждали.

Дядя и тетя сидели за столом, повернувшись к нему, и свет падал на их суровые лица, будто вытесанные из камня.

Дядя Эб встал, возвышаясь до самого потолка; на руках с закатанными по локоть рукавами вздулись мышцы. Он шагнул к Джонни, Джонни кинулся прочь, однако тяжелая рука легла сзади ему на шею, и пальцы обхватили горло, приподняли его и встряхнули с молчаливой злобой.

– Вот я тебе покажу, – сквозь зубы произнес дядя Эб, – я тебе покажу…

Что-то упало и покатилось по комнате, оставляя за собой светящуюся дымку.

Дядя Эб перестал трясти Джонни, на миг замер, держа его в руках, а затем уронил на пол.

– Это у тебя из кармана… Что за штука?

Джонни отпрянул и затряс головой. Он ни за что не скажет! Никогда! Что бы дядя Эб с ним ни делал. Пусть хоть убьет.

Дядя Эб прошагал к камешку, быстро нагнулся и поднял его. Затем вернулся к столу, положил и, склонившись над ним, стал смотреть, как он сверкает гранями.

Тетя Эм подалась вперед и тоже взглянула.

– Ничего себе! – сказала она.

И они оба замерли, глядя на камень, – глаза у них горели, дыхание стало прерывистым. Наступи тут конец света, они бы и не заметили.

Потом они повернулись к Джонни, словно совершенно забыв про камень, словно сначала он был зачем-то нужен, а теперь исполнил свое предназначение и стал им неинтересен. Что-то с ними случилось; точнее, не случилось, а просто они стали какими-то другими.

– Ты, наверное, голодный, – сказала тетя Эм. – Согрею-ка тебе поесть. Яйца будешь?

Джонни сглотнул и закивал.

Дядя Эб сел, совсем уже не глядя на камень.

– Знаешь, – сказал он, – я тут на днях видал в городе нож – в самый раз для тебя.

Джонни едва его слышал.

Он просто стоял и внимал доброте и любви, которыми наполнялся дом.

Едва они вышли из корабля, все сразу стало ясным и понятным. Разумеется, они не могли предугадать, что их ждет, ибо откуда им было знать, на что рассчитывать; тем не менее осознание пришло словно само собой. Трое из них просто стояли и смотрели, а четвертый даже подплыл поближе. Рассудок, сердце или интуиция – назвать можно как угодно – подсказывали каждому из них, что они наконец-то добрались до последнего приюта или одного из последних приютов той прославленной в легендах группы людей, которая сумела разорвать путы обыденности и вырвалась в темные просторы Галактики. Однако о том, от чего они бежали – от посредственности, ответственности или чего-то еще, – можно было только догадываться; ученые, пытавшиеся разгадать эту загадку, разделились в итоге на несколько культов и до сих пор вели между собой весьма жаркие, насквозь научные споры.

Впрочем, четверо исследователей ни на мгновение не усомнились в том, что перед ними место, поиски которого продолжались более или менее успешно на протяжении сотни тысяч лет. Название «место» подходило к нему как нельзя лучше, поскольку на город оно явно не тянуло, хотя, возможно, в былые времена здесь и впрямь возвышался город. Это было место обитания, учености и работы, место, застроенное множеством зданий, которые, однако, с течением лет превратились в детали ландшафта и уже не нарушали целостности картины своими размерами или нарочитым пренебрежением по отношению к окружающей природе. Тут ощущалось величие, но не такое, что присуще громоздящимся друг на друга гигантским валунам, не подавляющее величие архитектуры, даже не грандиозность несокрушимости. По правде сказать, архитектура была ничем не примечательной, какая-либо монументальность начисто отсутствовала, некоторые здания разрушились, а другие спрятались за деревья, укутались в мох и как бы слились в единое целое с холмами, на которых стояли. Тем не менее в них ощущалось величие – величие смирения, целесообразности и упорядоченной жизни. Стоило лишь взглянуть на них, как возникало понимание: это был, конечно, никакой не город, а большой поселок, деревня, причем обладавшая в избытке всем тем, что обычно связывается с подобным словом.