Олаф Степлдон - Пламя [сборник]

Пламя уже убывало.

— Я мог бы слушать вас всю ночь, но у нас кончился уголь. Почему бы вам наконец не сказать мне, чем я могу вам помочь?

— Было бы неразумно поступать так до тех пор, пока я хотя бы не намекну вам на то, в чем мы не просто равны с вами, но даже вас превосходим. А сделать это так, чтобы не унизить ваш вид, непросто. Но поверьте, мы не утверждаем, что превосходим вас во всем — разве что нам свойственно более полное проявление кое-чего гораздо большего, чем мы сами, — духа. Сами по себе все мы — лишь инструменты переменных степеней эффективности. Одни условия позволили всем нам стать тем, что мы есть; другие позволили вашему виду развить практические умения и интеллектуальную мощь гораздо более полно, нежели моему. Среда благоприятствовала нам в достижении более высокого уровня духовной восприимчивости. Мы не ставим себе это в заслугу. Мы высоко ценим не нас самих, как отдельных особей или как расу, но дух, для которого мы — и вы тоже — являемся инструментами, сосудами. Мы признаем, что вы, при всех ваших трагических трудностях, проложили дорогу, которой мы затем, с гораздо большей легкостью и успехом, и последовали. Хотя сегодня вы представляетесь нам неспособными совершить большее, нежели сделать один робкий шаг, а потом отступить назад (и, конечно же, вы вполне можете уничтожить себя, если только мы вам не поможем), вы все же способны достичь успеха и, может быть, в преодолении трудностей утвердить даже более восхитительное проявление духа, чем то, на которое способны мы одни. Пока мы в этом отношении сильно вас опережаем. Возможно, нам удастся отплатить вам за ту практическую помощь, которой мы от вас потребуем, содействием в решении некоторых из ваших безнадежных духовных проблем.

Пламя употребило именно это слово — «потребуем». Это как могло подразумевать принуждение, так и нет. Я сказал себе, что принуждение совершенно чуждо характеру пламени, но, несомненно, испытал легкий приступ страха. Так или иначе, я тотчас же выбросил это из головы. Вероятно, существо еще не достаточно хорошо усвоило английский язык, чтобы осознать всю двусмысленность этой фразы. Я с тревогой спросил себя: а известно ли ему, о чем я сейчас думаю?

Тем временем пламя заговорило снова:

— Вы один из немногих в вашем, человеческом, роде, кого глубоко трогает искусство. Я бы не смог ввести вас непосредственно в наше эстетическое восприятие, поскольку оно слишком чуждо для вас; но я могу продемонстрировать наши артистические способности, предложив вам эстетический опыт восприятия самого изысканного и многообещающего из доступных вам видов. Строго говоря, самостоятельно воспринять это вы не способны, но я могу немного повысить — по сравнению с обычным уровнем — вашу восприимчивость. Я выведу вас на высоты, превосходящие возможности человека. То, что я намерен вам показать, является, в каком-то роде, переводом, очень приблизительным переводом, некоего произведения одного из наших величайших артистов. В исконной форме оно расценивается как своего рода образец, но при этом образец относительно простого рода. Я выбрал его именно по этой причине. Его значение почти полностью соответствует сфере эстетического восприятия, свойственной как нашему виду, так и вашему. Однако же, поскольку чувственный ряд оригинала — наш, а не ваш и должен быть преобразован, дабы вы поняли ассоциации, почти всей оригинальной эстетической формой придется пожертвовать. Насколько это возможно, я постараюсь выбрать такие форму и ритм, которые имеют смысл для вас и эквивалентны оригиналу. Я представлю нечто большее, нежели буквальный, но «прозаический» перевод нашей великой «поэмы», если можно так выразиться, хотя в сравнении с оригиналом, моя версия неизбежно является тусклой и не вполне верной. Тем не менее, полагаю, я смогу преподнести вам нечто такое, что будет иметь для вас истинную эстетическую ценность и что позволит вам постичь дух моей расы глубже, чем десятки разговоров.

— Не думаю, что такое возможно, — сказал я. — Но я весь внимание.

И тут, Тос, пламя продемонстрировало мне нечто удивительное. Естественно, я не могу передать тебе это словами, но постараюсь описать то, что происходило со мной. Боюсь, правда, что ты, с твоим строго классическим вкусом, заподозришь меня в излишней эмоциональности, однако я должен высказать то, что думаю. Один за другим, в моей голове начали возникать визуальные и слуховые образы, ритмично перемещавшиеся на неясном фоне образов из всех прочих человеческих ощущений.

Время от времени на передний план выходил тот или иной образ, в первую очередь осязательный или обонятельный. Присутствовали там и яркие вспышки физической боли и сексуального наслаждения. Я не имею в виду, что эти образы были просто собраны в бессмысленные узоры. Нет! Они сделались средством выражения всевозможных личных и общественных, а также религиозных страхов и надежд. Казалось, я слушаю странную аранжировку всех знакомых ощущений, со звучащим то тут, то там эхом чужого опыта, известного мне лишь через контакт с разумом самого пламени. Иногда я улавливал также человеческие слова, ритмически выражавшие смысл музыки. Все это сплеталось воедино в периодически повторявшемся, но постоянно варьировавшемся ритме, и в результате этого потока мысленных образов, столь по-человечески трогательных, столь трагических, столь триумфальных, столь напитанных печалью и смехом, я ощутил (признаюсь честно, такого я никогда не испытывал) весь напор вселенной на дух отдельного индивида.

Понимаю, Тос, что занимаюсь словоблудием, но поверь мне: я получил потрясающий эстетический опыт. Представь отдельно взятую эстетическую форму, заключающую в себе чувственную красоту живописи, музыки, поэзии и драмы, а также искусств более скромных. Представь, что высоты, открытые Бахом и Шекспиром и самым выдающимся — любым, каким тебе будет угодно — живописцем, взяты поочередно или все вместе. Представь, что это все достигнуто в рамках единого художественного произведения. Ты не сможешь, конечно же, представить ничего подобного. (Как не мог и я.) Более того, будучи приверженцем строгости и экономичности классического идеала, ты содрогнешься от моего эмоционального романтизма. Но поверь: ничто другое не трогало меня так глубоко и сильно, как в эмоциональном, так и в интеллектуальном плане.

Когда все закончилось, я, должно быть, не сразу пришел в себя и очнулся, лишь услышав такие слова пламени:

— Судя по всему, я преуспел даже больше, нежели смел надеяться.

Мне показалось, что собеседник добродушно посмеивается надо мною.