Екатерина Кинн - Стрела и пламя [сборник]

1) Это вторая по длине эпическая поэма в мире, со своими 200 000 строк она уступает только киргизскому эпосу «Манас», в котором 500 000 строк. «Илиада» и «Одиссея» вместе взятые просто отдыхают.

2) Древностью она уступает только шумерскому «Сказанию о Гильгамеше» — сказания о Гильгамеше сложились во 2 тысячелетии до н. э, а «Махабхарата» — в IX–VIII вв. до н. э.

3) «Махабхарата» включает в себя в виде вставных рассказов практически всю тогдашнюю индийскую мифологию. Это настоящая энциклопедия. Причем многие события излагаются в нескольких версиях — чтобы слушатели не скучали.

4) Нет ни одного мифологического сюжета, кроме инцеста, которого не было бы в «Махабхарате».

5) Первый дошедший до нашего времени фанфик по этому канону был написан в шестом веке нашей эры. Это была пьеса.

6) «Махабхарата» — это живая эпическая традиция. Ее до сих пор рассказывают на площадях, и на всех языках Индии, Шри-Ланки и Индонезии есть свой вариант сказания. Даже на арабском есть!

7) В одной из поздних версий в числе врагов оказываются французы, с которыми сражается царь Джаядратха.

8) Первая экранизация «Махабхараты» была настолько популярна, что во время трансляции сериала останавливалось движение поездов.

9) Персонажи «Махабхараты» летают по воздуху — кто на виманах из чудесного металла, а кто так и вовсе в летающем городе, посещают города богов, построенные из хрусталя и металла, выращивают по сотне детей в особых сосудах, пересаживают эмбрион суррогатной матери, а кое-кто меняет пол, да и оружие у них мечет то молнии, то огонь, то силовые поля — на зависть всем фантастам мира.

10) Имя Арджуны до сих пор входит в десятку самых популярных мужских имен Индии. А еще его именем назван танк. Это круче славы Ахилла!

Я никогда не воевал так, как подобает кшатрию. Все мои мечты о воинской славе умерли в тот день, когда наперерез свадебному шествию вышел царевич Камса, старший брат моей жены. О его силе и неистовстве в битве уже слагали песни, о его жестокости шептались втихомолку.

Его колесница преградила нам путь у самого дворца. Солнце светило мне в глаза, и я не сразу увидел, что Камса одет не в праздничные одежды — на нем был черненый панцирь, и что стоит он в своей боевой колеснице, а вокруг смыкают ряды верные ему воины, готовые к бою.

Первой опомнилась Деваки.

— Что случилось, брат? — тревожно спросила она. — Ты получил известие о нападении?

Камса посмотрел на нее — странно, словно видел в первый раз, и улыбнулся. Мне стало страшно от его улыбки.

— Теперь я царь, дорогая сестра. Отец наш отрекся и отдал корону мне. — Он улыбнулся еще шире. — И моя судьба теперь известна мне и связана с тобой.

Я не мог ни двинутся, ни заговорить. Процессия, сопровождавшая нас — придворные, танцоры, певцы, просто люди, осыпавшие нас лепестками цветов и зернами риса, пропали — солдаты быстро и слаженно оттеснили их прочь и закрыли ворота. Остались только мы двое и колесничий, который растерянно вертел головой и ничего не понимал.

— Возьмите ее, — приказал Камса.

Деваки шарахнулась от протянувшихся к ней рук, ища у меня защиты, и это словно бы пробудило меня — не разум, нет, разум мой был потрясен и молчал, а то, чему меня, царского сына и кшатрия, учили с раннего детства. Я вырвал у кого-то копье и бросился в бой. Не знаю, успел ли я кого-нибудь убить — воины Камсы сражались во многих битвах, им ничего не стоило обезоружить и скрутить неопытного юнца. Нас подтащили к Камсе, Деваки молча вырывалась, но разве могла она одолеть воинов?

— Мне было предсказано, дорогая сестра, что твой восьмой сын станет моей погибелью.

— Кто предсказал это тебе? — воскликнула Деваки, перестав вырываться. — Кто обморочил тебя, брат?

— Предсказатель царя Баны, величайшего из асуров, не ошибается. И я избегну смерти! Я убью твоих сыновей, едва они родятся!

Он возвышался над нами — черная тень против солнца.

— Нет! — наконец-то мне отпустило горло, и я попытался возразить ему. — Этому не бывать!

Камса спрыгнул с колесницы, подошел к мне и схватил за плечи. Теперь я видел его лицо — и страх объял меня целиком. Это было лицо безумца.

— Мне все равно, от кого моя сестра родит своих детей! — прорычал он, тряхнув меня изо всех сил. — От тебя, царенок, или от моих воинов! Убирайся прочь, беги к своему отцу-глупцу и больше не попадайся мне на пути!

На миг я возликовал — я вырвусь из этого кошмара. Вернусь домой, все будет хорошо… Но ни отец, ни мать, ни Рохини, первая и любимая жена моя, не примут того, кто бросил жену и удрал. Пусть даже мы с Деваки едва знали друг друга, и свадьба эта была устроена нашим отцами для укрепления союза родов Матхуры, но я только что обвел эту девушку вокруг огня и поклялся…

— Нет, царевич Камса, — сказал я, выпрямляясь. — Я муж твоей сестры и не оставлю ее.

Он оскалился.

— Ну что ж, ты сам выбрал свою судьбу, Васудева.

Я не знал тогда, что я выбрал.

Каменное небо. Отчаяние. Ненависть. Ярость, не находящую выхода. Решительный шепот Деваки: «Пусть мой сын остановит его! Восьмой сын, о господин мой!» Ласки, в которых мы то искали утешения, то выхода отчаянию. Мне казалось, что я полон терпения и отрешенности, но это была лишь видимость, и когда Камса сам разбил о стену головы близнецов, моя решимость терпеть и ждать разлетелась в осколки, и я бросился на Камсу, чтобы убить. Напрасно.

Запах крови преследовал меня, и когда Деваки оправилась от родов и снова обняла меня, ища утешения и исполнения пророчества, я не мог отделаться от этого наваждения. Я обнимал ее и утешал, зная, что все повторится — что растущие в ее чреве дети будут рождены в муках и крови, и умрут, едва успев сделать первый вдох. Иногда я желал, чтобы она умерла родами и все кончилось.

Я научился молиться. О чем я только не молился в те годы! Тысячи смертей желал я для Камсы, и очищающего пламени — для себя. Мне снились мои дети — похожие на меня, на моих двоюродных и троюродных братьев, во сне они проживали те жизни, что были отняты у них наяву. Мне снились мертвые дети и их кровь на моих руках. Я никогда не спрашивал, что снилось Деваки — просто когда она просыпалась по ночам, я обнимал ее, надеясь защитить хоть от ночных кошмаров, если уж я был бессилен защитить ее от жесткости яви.

Когда наш седьмой сын исчез из чрева Деваки, я понял, что схожу с ума. Что мы с ней безумны, как Камса, с каждым годом все более походивший уже не на человека, а на асура.

Восьмой наш ребенок родился в глухую ночь. Стража спала непробудным сном. Над Ямуной бушевала гроза, и внезапно молния ударила совсем рядом. Каменные стены раскрылись, распалась цепь, которой я был прикован к стене. Деваки подтолкнула ко мне корзинку, в которой лежал младенец. Роды были тяжелыми, кровотечение все не унималось, и я видел по ее лицу, что она ждет смерти.