Екатерина Кинн - Алмазные серьги Адити

Радхика хотела умереть. Она только не знала, как. Ее манила темнота и тишина колодца, но она знала, что колодец не настолько глубок, чтобы утонуть. И река была слишком мелкой в том месте, куда можно было ходить. Другие девушки говорили, что в реке водятся крокодилы. Но при одной мысли о пасти крокодила Радхику начинало тошнить от страха — крокодил же не убивает сразу, он тащит искалеченную жертву в воду, откусывает ноги, жертва кричит, бьется… Нет, если умирать, то не так.

А потом ей приходилось идти прислуживать воинам на царском пиру, и она начинала молиться Индре, чтобы ударил молнией — и ей не пришлось бы снова терпеть прикосновения жадных рук, срывающих одежду, и… и все остальное. Особенно худо было, если ее забирал с собой кто-то из асуров — эти даже не задумывались, что человеческая женщина может не вынести их силы, и каждый раз это было унизительно, больно и стыдно. И наутро кровь стекала по ногам, как во время месячных очищений, и приходилось подвязывать к поясу тряпку, чтобы не было заметно.

Первые дни Радхика еще рисовала между бровей тилаку, а потом перестала. Какая разница, из какой она семьи и замужем ли? Приближенным, воинам и слугам царя Нараки все равно, и другим женщинам из числа захваченных во дворце тоже все равно, дочь брахмана или кшатрийка, шудра или вайшья, всех одинаково заставляют работать и ублажать мужчин.

Так что она хотела умереть каждый день и молилась только Индре, прося о молнии, которая испепелила бы ее на месте. Может, в следующем рождении Радхике, дочери брахмана из деревни на берегу Ямуны, повезет больше.

Во тьме видно было только женщину, окутанную темным покрывалом. Она пела, и ее голос, негромкий и ясный, летел над бездонной тьмой:

Ее глаза были закрыты, и слезы катились по ее лицу, отрешенно-спокойному, озаренному внутренним сиянием. Размазанное красное пятно на лбу ее было кровью, и кровь текла по шее из разорванных мочек ушей.

Адити, мать дэвов, взывала к своему сыну, рожденному из бездны прежде начала времени.

Во сне было еще сражение — не земное, потому что пламя было там вместо копий и молнии вместо стрел. Сияющие воины, защитники облачного дворца, тонули в накатывавших волнах врагов, подобных черным тучам, и в конце лишь один остался во вратах — его иссиня-черные волосы развевались по ветру, в глазах сияло белое пламя, и молнии срывались с тетивы могучего лука. Но и он был повержен, ибо противник его был неуязвим для дэвов и их оружия…

Сатьябхама проснулась в слезах, понимая, что ей снова приснилось то, что было давным-давно — и то, что совершалось прямо сейчас в высоких небесах, обители дэвов.

Она пошла в святилище, но и там, стоило ей сложить руки и закрыть глаза, как она слышала негромкий ясный голос женщины с разорванными ушами:

«Почему я, почему опять я? — мысленно возопила Сатьябхама. — Почему я вижу эти сны, о Нараяна [1] Нараяна — одно из имен Вишну. ?»

Четырехрукий мурти [2] Мурти — статуя бога, созданная по определенным правилам. молча улыбался, протягивая ей палицу и раковину.

— Канха [3] Канха — одно из имен Кришны. !

Нет ответа. И его самого нигде нет — ни в сабхе, ни в его покоях, ни в женской части дворца. Сатьябхама велела идти восвояси всем служанкам, которых переполошила поисками, и задумалась.

Из своих комнат высунулась Рукмини [4] Рукмини — первая жена Кришны. , сочувственно посмотрела на Сатьябхаму и сказала:

— Посмотри, может, он в саду с детьми.

Фыркнув, Сатьябхама удалилась. Медленно и с достоинством. Но за поворотом припустила со всех ног. Вечно его надо искать, когда он нужен!

Ее муж и точно был в саду, играл с малышом Чарудешной. Сатьябхама остановилась, запыхавшись.

— Что-то случилось? — не оборачиваясь, спросил Канха.

— Нарака случился! — зло выпалила Сатьябхама. — Давно уже! Во всех трех мирах случился! Тебе, может, все равно, а мне надоело! Ты ждешь, пока он сядет на небесный престол и оскорбит мать богов? Так ты дождался! Он отнял у нее серьги!

— Как?

— Очень просто! Взял и ограбил, как разбойник, как последний трус! Канха, неужели на него нет управы ни на земле, ни на небе? Породил же господь Вишну такого мерзавца!

Канха улыбнулся. Чарудешна сосредоточенно тянул у него с руки широкий браслет, сопел, старался. Канха тряхнул рукой — браслет остался в руках у малыша, и тот тут же сунул в него ручонку. Канха посмотрел на жену, и глаза у него стали круглыми от удивления. Конечно, не каждый день его жена собирается на войну с царем асуров и облачается в доспехи.

— Я выступаю нынче же, — сказала Сатьябхама. — Даже если не смогу его убить — я должна попытаться. Он асур, он, несомненно, имеет дар, защищающий его от гнева Индры и оружия дэвов. Но защищен ли он от людей?

Канха встал, подхватывая на руки Чарудешну.

— Наракасур, несомненно, имеет дар защиты, — медленно сказал он. — Но мы его одолеем.

— Как? — спросила Сатьябхама и, спохватившись, добавила: — Мы?

— Конечно! Неужели ты думала, что я отпущу тебя одну? А кто же будет править твоей колесницей?

— Канха, у меня есть колесничий. Хороший колесничий.

— Но я лучше, — он улыбнулся снова. — Подожди меня.

Сатьябхама вздохнула. Она никогда не могла противиться ему, от его улыбки таяло раздражение и уходил гнев. И потом, он действительно лучше.

Войско шло к границам Праджьотиша, и чем ближе становилась цель, тем сильнее разгорался гнев Сатьябхамы. Одни деревни пустели при приближении ее войска, в других их встречали плачем и жалобами — на непомерные поборы, на бесчинства, на похищения женщин. Сборщики налогов забирали и молодых девушек, и мужних жен, и даже вдов.

— Никто не знает, что с моей дочерью, о дэви, — рыдал староста одной из деревень. — А еще они забрали дочку нашего жреца, и когда она убежала от них, догнали, снасильничали и убили, и бросили ее тело в лесу, а почтенный Ахири, ее отец, упал замертво и на третий день умер, вдова его вот осталась с двумя сыновьями… Как нам жить теперь, если даже брахманов…