Олаф Степлдон - Пламя [сборник]

На туалетном столике лежала газета. Основная ее часть была на английском, но парочка колонок и несколько рекламных объявлений — на японском. Я смутно помнил, что читал ее в постели за чашкой утреннего чая. Называлась она, кажется, «Санди Уочман». Я развернул ее и на первой же странице увидел крупный заголовок: «УЛЬТИМАТУМ ЖЕЛТОЙ РАСЕ. РУКИ ПРОЧЬ ОТ ЕВРОПЫ. БРИТАНИЯ ВСТАНЕТ НА ЗАЩИТУ СВОИХ СОЮЗНИКОВ».

Звонкий голос Бетти предложил мне поторопиться и не «заморачиваться» так моим туалетом.

Когда я спустился вниз, она объясняла гостям, на своем сносном, но довольно-таки небрежном японском, что снова поймала их на слове и распорядилась приготовить для них типичную английскую пищу.

— Хотя, — добавила она с едва заметной эмфазой, — сами мы уже привыкли к восточной диете.

Пришлось мне нарезать на кусочки старый добрый английский ростбиф и одновременно вести пустой разговор на японском. Судя по той легкости, с которой я сочетал эти два действия, и то, и другое, вероятно, были мне привычны.

И все же каждый момент этого жизненного опыта был совершенно новым и фантастичным. С любопытством, но притом и привычностью, мои глаза блуждали по комнате. Обеденный сервиз (как и сама обеденная церемония) оказался китайским, хотя, ради соответствия якобы исконному блюду, ему следовало бы быть оловянным или деревянным. Немного позабавили меня наши изящные, на тоненьких ножках, и широкие, почти плоские чашечки для саке — серебряные, с золотой инкрустацией. Я приобрел их в Нагасаки в мой последний визит на Восток. Судя по всему, жена не устояла перед соблазном похвастаться ими, хотя, в рамках типичной английской трапезы они выглядели абсолютно неуместными. Мебель, с определенной натяжкой, можно было назвать позднеготической. На стенах висели окрашенные шелка, японские и китайские, насколько мне было известно, хотя некоторые из них смутно напоминали модернистское европейское искусство из моего другого мира. С особой гордостью и любовью я обвел взглядом высокое шелковистое панно, на котором очень утонченно и абстрактно был изображен небольшой водопад, окруженный осенними деревьями. Более отдаленная растительность утопала в завитках легкого тумана или водяной пыли. Выше и еще более далекие, неясно вырисовывались среди туч, одна над другой, куполообразные верхушки лесов. «За лесом лес навис над головой» [7] Джон Китс, «Гиперион» , — пробормотал я про себя и задался вопросом: сколь прочны позиции Китса в моем новом, странном мире. Это столь дорогое моему сердцу панно, этот шелковистый лес медно-красного, золотистого и жемчужно-серого цвета я купил у одного токийского художника.

Компания была столь же разнородной, как и комната. Две служанки-англичанки в домашних чепцах и шнурованных лифах скромно держались в глубине залы. Напротив меня сидела моя изысканно английская жена; теплый тон ее загорелых рук резко контрастировал с холодной, пергаментоподобной кожей японской леди. Степенный и слегка седоватый господин Кавамура оказался типичным — я наполовину предполагал это, наполовину помнил — респектабельным японским бизнесменом. Он был «судовым директором» (что является японским эквивалентом судовладельца), то есть чиновником, контролирующим ту или иную судоходную линию. В Японии, как мне припоминалось, все средства производства теперь принадлежали государству.

Этот факт, наряду с другими, всплывавшими по ходу разговора, заставил меня пересмотреть взгляд на взаимосвязь между моим новым миром и миром старым. Похоже, Япония и Британия просто-напросто поменялись ролями. Но, судя по всему, ситуация была гораздо более сложной, так как Япония стала в какой-то мере социалистическим государством. Вскоре я получил новое доказательство этого осложнения.

Мое жгучее любопытство касательно каждой незначительной мелочи и беспокойство о том, как бы мое собственное поведение не выдало меня с головой, обещали отступить перед третьим интересом, а именно: гипнотическим очарованием личности госпожи Кавамуры. Сначала я склонялся думать о ней как об осовремененной и всемирно признанной реинкарнации леди Мурасаки [8] Судя по всему, автор имеет в виду Мурасаки Сикибу (978— 1014), японскую поэтессу и писательницу периода Хэйан, автора романа «Повесть о Гэндзи», дневника и собрания стихотворений. 212 , но вскоре я узнал, что на самом деле она — уроженка не Японии, но Китая. Хотя ее блестящие черные волосы были коротко подстрижены, а ее манера держаться, как и одежда, — откровенно современной, черты ее кремового цвета лица, как и его серьезное, осмысленное выражение наводили на мысль о древней культуре ее расы. Несмотря на короткую стрижку «под фокстрот» и обнаженные руки, она напоминала мне тонкую, изящную китайскую миниатюру, вышитую на шелке. Как-то, давным-давно, я наткнулся на нее в моем другом мире, и ее бледное, безупречное лицо стало для меня символом всего самого лучшего, что есть в Китае. По сравнению с ним, лицо госпожи Кавамуры казалось даже более ухоженным и одухотворенным. Тяжелые веки придавали ей выражение постоянного созерцания. Приятная и легкая насмешка светилась в ее глазах, играла на ее губах. Но больше всего меня заинтриговала ее манера жестикулировать руками и поворачивать голову. Все ее поведение напоминало мне действия художника, выполняющего некую тонкую работу кистью, каждое действие отличалось точностью и при этом плавностью.

В перерыве между блюдами госпожа Кавамура достала из своей плоской дамской сумочки портсигар и спросила, разрешается ли курить на столь ранней стадии английской трапезы. После крошечной паузы Бетти поспешила ответить: «Ну конечно; в домах тех, кому доводилось путешествовать». Ровно до этого момента я играл мою роль без малейшей оплошности, но тут наконец дал маху. Чисто автоматически вытащив из кармана спичечный коробок, я зажег спичку и взглядом предложил гостье прикурить от нее. Поколебавшись секунду-другую, госпожа Кавамура посмотрела мне прямо в глаза, бросила быстрый взгляд на мою супругу, потом с улыбкой покачала головой и воспользовалась собственной зажигалкой. Бетти залилась румянцем, но постаралась ничем не выказать смущения и неловкости. До меня мгновенно дошло, что в Англии (этого нового мира) огонек к сигарете женщины может себе позволить поднести лишь тот, кто находится с нею в близких отношениях. Я забормотал слова извинения, но госпожа Кавамура спасла ситуацию, рассмеявшись и сказав Бетти: «Ваш муж забыл, что он уже не в Японии, где этот поступок считается элементарной вежливостью». Я ухватился за эту отговорку. «Я как-то уже и привык к этому. А сегодня еще и на солнце перегрелся». Тут уж пришел черед Бетти рассмеяться, что она охотно и сделала. Перейдя на английский, она заметила: «Восточные обычаи не перестают меня удивлять, Том, но я надеюсь, что тоже смогу с ними свыкнуться». И она добавила по-японски: «Конечно, мы, англичане, кое в чем ведем себя довольно-таки глупо».