Олаф Степлдон - Пламя [сборник]

После короткой паузы, голос глубоко почтительным тоном, призванным свидетельствовать о сдерживаемом с трудом волнении, объявил, что сейчас радиослушатели услышат живой голос монарха. Когда диктор торжественно повелел всем, кто его слышит, встать, мы с Бетти торопливо поднялись. Гости, озадаченно переглянувшись, последовали нашему примеру. Голос благоговейно возвестил: «Ее Чистейшее и Непобедимое Величество, Годива, Божьей Милостью Защитница Христианской Веры, Покровительница Священной Римской Империи, Королева».

После новой паузы заговорил уже другой голос — чуточку хриплое, но величественное и, вдобавок, соблазнительное контральто.

— Мои подданные! Мои самые надежные друзья, англичане и шотландцы! И вы, немногочисленные, но верные валлийцы! Все, все, чей дом — Британия, этот полурай, как ее называет наш бессмертный Стронгбоу [9] Гилберт (Жильбер) Фиц-Гилберт де Клер (1100–1148) — англо-нормандский аристократ, основатель младшей линии дома д Клер, 1-й граф Пембрук (с 1138), участник гражданской войны в Англии 1135–1154 годов. Гилберт Фиц-Гилберт, как и его сын Ричард, в средневековых источниках иногда упоминаются вместе с прозвищем «Стронгбоу» (англ. Strong bow — тугой или сильный лук). Валлийцы из долины Уска, феодального владения Гилберта, были известны в этот период как превосходные лучники, использующие необычно длинный и тугой лук. На сохранившейся печати Гилберта Фиц-Гилберта он также изображён с длинной стрелой в руке. Вероятно, граф и его сын хорошо владели этим оружием своих валлийских подданных, чем и объясняется их прозвище. , этот остров, возникший в серебристом море. И вы, мои галантные французы! И все мои неутомимые тевтонцы! И вы, мои возлюбленные соседи с Зеленого острова [10] Имеется в виду Ирландия , подданные моего дорогого кузена Шона! И не только к ним я обращаюсь, но и ко всем европейцам, к какой бы нации или сословию они ни принадлежали, — ведь всем, всем нам сейчас угрожает страшнейшая и прямая опасность. О мои народы, мои по духу, хотя и не по праву! Сейчас мы должны позабыть о наших внутренних различиях и помнить лишь то, что все мы — одна семья, собравшаяся наконец вместе для того, чтобы выступить против коварной, безжалостной, развратной Желтой Расы!

Столь недипломатичные формулировки выглядели удивительными даже с учетом того, что звучали они из уст нашей всегда прямой и откровенной королевы. Впрочем, объяснения тому долго ждать не пришлось.

— Прошло не так много времени с тех пор, как великая война распростерла свои темные кровавые крылья над нашим континентом. Я сама, хотя и не достигла полной женской зрелости (при этих словах на лице Бетти отразилось удивление), помню победоносный жест британских и французских армий в отношении героических, но несознательных германцев, которых попутали чужеземные дьяволы. Я прекрасно помню тот день, вскоре после заключения мира, когда, будучи еще ребенком, я, Королева Британии, была восторженно встречена радостными парижанами и возведена на французский престол, вернув былой титул моих предков. Я помню, как северо-германские лорды, свергнувшие к тому времени своих предательских правителей, охотно и с радостью складывали у моих ног, моих маленьких, обернутых атласными тканями ноженек, свои короны.

Здесь королева сделала паузу. Госпожа Кавамура воспользовалась ею для того, чтобы стряхнуть с сигареты длинный и едва уже на ней державшийся столбик пепла. Наши глаза встретились. Она не знала английского, но уже по одному только тону королевы почувствовала характер ситуации. Никогда не забуду, как, когда я скорчил насмешливо скорбную мину, ее вежливый взгляд оживился огоньком облегчения и печального изумления.

Королева продолжала:

— О, Великие Белые Народы, с тех пор, с той войны, много воды утекло, много чего случилось. На протяжении всех этих лет я стремилась справиться с той благородной задачей, которую возложил на меня с мечом пришедший в этот мир Спаситель, — освободить Европу. Давайте вспомним одну хорошо известную истину.

Во всех наших храмах наш божественный и храбрейший Капитан висит распятым на клинке и рукояти Меча. Того самого Меча, который он сам взял, восстав из мертвых, и высоко несет сегодня, ведя за собой Правоверных. Он явился не для того, чтобы принести мир. И я, хотя до сего дня и подкрепляла свои праведные намерения переговорами, являюсь его лейтенантом. И пусть только посредством переговоров и тонких интриг мне и моим советникам удалось убрать японцев из всех портов, открытых им по условиям договора о внешней торговле, именно упругая сила моей армии, флота и авиации придала этим мирным аргументам убедительности. Но сейчас, сегодня, аргументы уже не действуют; и я здесь для того, чтобы призвать вас, все Белые Народы, всерьез взяться за оружие, так как настал тот час, когда мы должны вынудить Новую Японию вернуть награбленное, иначе мы предадим безвозвратно то дело, за которое боремся вместе.

Странно, подумал я про себя, еще вчера, перед тем как мне приснился странный сон о другом мире (а я уже начинал пересматривать мое мнение о том, какой мир был реальным, а какой — воображаемым), я бы аплодировал этой апологии королевы! А рядом, внимая королевским словам и не испытывая при этом ни малейшего дурного предчувствия, стояла Бетти, до сих пор — мой духовный близнец.

Королева продолжала:

— Недавно и на абсолютно законных основаниях я заявила права на Гамбург — от имени немцев, Бордо — от имени французов, Геную — от имени ломбардцев. Как вы, европейцы, уже могли понять, переговоры ни к чему не привели, поэтому я, помолившись, предъявила ультиматум. Но то, что я скажу вам сейчас, мои народы, станет для вас откровением. Отчетливо предвидя отклонение ультиматума, я предвосхитила ответ Новой Японии и нанесла удар. И вот сейчас, прямо в момент этого моего выступления, мне доложили, что оборонительные сооружения Гамбурга уничтожены моей бравой авиацией. Доблестный поступок и вдохновляющая новость, не так ли, Желтая Раса? Но не стоит обольщаться. Нас ждут суровые дни. Новая Япония и Китайская Республика, а возможно, еще и Япония, обрушат на нас всю свою мощь. Наше спасение в беззаветной храбрости.

Королева сделала новую паузу. Глаза Бетти искали мои, но я как мог отводил взгляд. Госпожа Кавамура, решив отвлечься, разглядывала через окно какую-то птичку. Ее муж, судя по всему, прикидывал, не оскорбит ли он ее величество, если присядет.

— О, мужчины и женщины Европы! — продолжал королевский голос. — Всех нас ждет величайшая и суровейшая из войн. С небес прольются огонь и яд. Миллионы погибнут. Но, европейцы, пусть те, что умрут, умрут славя меченосного Христа, чью правду мы защищаем. Пусть те, что выживут, живут с ненавистью к желтым народам до тех пор, пока побережья Европы не очистятся от этих узкоглазых восточных торгашей, которые высасывают и безрассудно растрачивают природное богатство нашего континента, которые ослабляют исконную крепость наших тел, приучая нас к своей спокойной, вялотекущей жизни; которые ослабляют силу наших душ, утверждая, что наша святая Церковь построена на лжи, и что наш Христос, как их собственный Будда, ценил мягкость превыше силы духа. Они дали нам опиум. Они искушали совокупляющихся любовников непристойными знаниями, дабы предотвратить священное бремя материнства и сократить тем самым нашу численность. Женщины Европы, учтите: в Японии мужчины настолько не ценят добродетель, что мужья предлагают своих жен на ночь каждому гостю. А какие там жены, женщины — изрисованные, бесстыдно выставляющие напоказ свою желтую грудь и…