Габриэль Гарсиа Маркес - Сто лет одиночества (сборник)

Парикмахер снова принялся за работу.

– Никто не вправе препятствовать людям выражать свои мысли, — продолжал алькальд, разрывая картонку.

Швырнув обрывки в мусорницу, он подошел к туалетному столику вымыть руки.

– Вот видишь, Гвардиола, — наставительно сказал судья, — к чему приводит лицемерие.

Алькальд посмотрел в зеркало на парикмахера и увидел, что тот поглощен работой. Пристально глядя на него, он начал вытирать руки.

– Разница между прежде и теперь, — сказал он, — состоит в том, что прежде распоряжались политиканы, а теперь — демократическое правительство.

– Вот так, Гвардиола, — сказал судья Аркадио, лицо которого было покрыто мыльной пеной.

– Все ясно, — отозвался парикмахер.

Когда они вышли на улицу, алькальд легонько подтолкнул судью Аркадио в сторону суда. Дождь зарядил надолго, и казалось, что улицы вымощены мылом.

– Я считал и считаю, что парикмахерская — гнездо заговорщиков, — сказал алькальд.

– Они только говорят, — сказал судья Аркадио, — и на этом все кончается.

– Это-то мне и не нравится, — возразил алькальд. — Слишком уж они смирные.

– В истории человечества, — словно читая лекцию, сказал судья, — не отмечено ни одного парикмахера, который был бы заговорщиком, и ни одного портного, который бы таковым не был.

Алькальд выпустил локоть судьи Аркадио только тогда, когда усадил того во вращающееся кресло. В суд вошел, зевая, секретарь с напечатанным на машинке листком.

– Ну, — сказал ему алькальд, — принимаемся за работу.

Он сдвинул фуражку на затылок и взял у секретаря листок.

– Что это?

– Для судьи, — сказал секретарь. — Список тех, на кого не вывешивали листков.

Алькальд изумленно посмотрел на судью.

– Черт побери, — воскликнул он, — значит, вас это тоже интересует?

– Это как чтение детектива, — извиняющимся голосом сказал судья.

Алькальд пробежал глазами список.

– Хорошо придумано, — сказал секретарь. — Кто-нибудь из них наверняка и есть автор листков. Логично?

Судья взял список у алькальда.

– Ну не дурак ли? — сказал он, обращаясь к нему, а потом повернулся к секретарю: — Если я собираюсь наклеивать листки, то прежде всего, чтобы снять с себя подозрения, я наклею листок на свой собственный дом. — И спросил у алькальда: — Разве не так, лейтенант?

– Это дело не наше, — сказал алькальд. — Пусть люди разбираются сами, кто сочиняет эти листки, а нам над этим голову ломать не стоит.

Судья Аркадио изорвал список в клочки, скатал из них шар и бросил его в патио.

– Разумеется.

Но алькальд забыл об инциденте еще до того, как судья Аркадио это сказал. Упершись руками в стол, он заговорил:

– Я хочу, чтобы вы посмотрели в своих книгах вот что: из-за наводнений жители приречной части городка перенесли свои дома на земли за кладбищем, являющиеся

моей собственностью. Что я должен в этом случае делать?

Судья Аркадио улыбнулся.

– Ради этого не стоило приходить в суд, — сказал он. — Проще простого: муниципалитет отдает эти земли поселенцам и выплачивает соответствующую компенсацию тому, кто докажет, что земли принадлежат ему.

– У меня есть все бумаги, — сказал алькальд.

– Тогда нужно только назначить экспертов, чтобы произвели оценку, — сказал судья. — А заплатит муниципалитет.

– Кто их назначает?

– Вы можете назначить их сами.

Алькальд поправил кобуру револьвера и пошел к двери.

Судья Аркадио, провожая его взглядом, подумал, что жизнь — всего лишь непрерывная цепь чудесных избавлений от гибели.

– Не стоит нервничать из-за такого пустячного дела, — улыбнулся он.

– Сперва вы должны назначить уполномоченного, — вмешался секретарь.

Алькальд повернулся к судье:

– Это правда?

– При чрезвычайном положении абсолютной необходимости в этом нет, — ответил судья, — но ваша позиция будет, безусловно, выглядеть лучше, если, учитывая, что вы хозяин земель, оказавшихся предметом тяжбы, за дело возьмется уполномоченный.

– Тогда надо его назначить, — сказал алькальд.

Не отрывая взгляда от стервятников, дравшихся посреди дороги из-за падали, сеньор Бенхамин снял с ящика одну ногу и поставил другую. Наблюдая за неуклюжими движениями напыщенных и церемонных птиц, словно танцевавших старинный танец, он изумился необычайному сходству с ними людей, надевающих маски стервятников в карнавальное воскресение. Мальчик, сидевший у его ног, намазал светлым кремом второй ботинок и снова ударил по ящику — знак, чтобы он поставил на крышку другую ногу.

Сеньор Бенхамин, раньше зарабатывавший на жизнь тем, что писал прошения, никогда не торопился. Здесь, в его лавке, которую он проедал сентаво за сентаво, так что теперь у него оставались всего четыре литра керосина и пачка сальных свечей, время двигалось еле-еле.

– Идет дождь, а жарко по-прежнему, — сказал мальчик.

Сеньор Бенхамин с ним согласился. Он был одет в безупречной свежести полотно, а у мальчика рубашка на спине совсем промокла.

– Вопрос душевного состояния, — сказал сеньор Бенхамин. — Просто о жаре не надо думать, вот и все.

Мальчик на это ничего не сказал, только снова ударил по ящику, и через минуту работа была закончена. Пройдя в глубину своей сумрачной лавки с пустыми полками, сеньор Бенхамин надел пиджак и соломенную шляпу, перешел через улицу, укрывшись от дожди зонтом, и постучался в окно дома напротив. Из приоткрытой половинки окна выглянула девушка с очень бледной кожей и иссиня-черными волосами.

– Добрый день, Мина, — сказал сеньор Бенхамин. — Ты еще не собираешься обедать?

Она сказала, что еще нет, и распахнула окно настежь. Она сидела перед большой корзиной, полной проволоки и разноцветной бумаги. На коленях у нее лежали клубок ниток, ножницы и недоделанная ветка искусственных цветов. На патефоне пела пластинка.

– Присмотри, пожалуйста за лавкой, пока меня не будет, — сказал сеньор Бенхамин.

– Вы надолго?

Внимание сеньора Бенхамина было поглощено пластинкой.

– Я иду к зубному, — ответил он. — Прохожу не больше получаса.

– Ну ладно, — сказала Мина, — а то слепая не любит, когда я торчу подолгу у окна.

Сеньор Бенхамин перестал слушать пластинку.

– Теперешние песни все одинаковые, — заметил он.

Мина насадила готовый цветок на конец длинного, обмотанного зеленой бумагой проволочного стебелька и крутнула его пальцем, завороженная полной гармонией между цветком и пластинкой.

– Вы не любите музыку, — сказала она.

Но сеньор Бенхамин уже пошел — на цыпочках, чтобы не спугнуть стервятников. Мина вернулась к своей работе только когда увидела, как он стучится к зубному врачу.

– Насколько я понимаю, — сказал, открывая ему дверь, зубной врач, — у хамелеона чувствительность в глазах.