Михаил Анчаров - Теория невероятности (сборник)

— Какое странное предположение, — сказал Толя.

— А человек изобрел орудия, которые стали оружием, и так и далее… И потому война — это рак развития, это разъединение… а мир — это состояние здоровья, это симбиоз… И потому я думаю, что назревают две цивилизации — цивилизация рака и цивилизация симбиоза.

Все молчали, потому что видели, как бьется его душа в надежде сформулировать невероятное. Авось кто-нибудь подхватит.

— Симбиоз, симбиоз… — начал Дунаев. — Раньше проще говорили — пролетарии всех стран, соединяйтесь… это я согласен… А пролетарии всех стран, разъединяйтесь — я не согласен… От этого и война. Ребенку понятно.

— Это не проще, — мягко сказал Филидоров. — До этого тоже тысячи лет додумывались.

— Шура… что вы обо всем этом думаете как биолог? — спросил Толя.

— Оставьте меня в покое! — закричал доктор Шура. — Оставьте! — И выскочил, хлопнув дверью.

— Вдали от тебя я тоскую, — сказала Вика. — А вблизи я заболеваю от твоих фантазий…

— Вы считаете, он на них права не имеет? — спросил Дунаев.

— Он не имеет права подчинять им свою жизнь и мою.

— А ты не подчиняйся, — сказала Нюра. — Вот бог, а вот порог. Ты ему не годишься.

— Нюра! — сказал Дунаев.

— Жизнь состоит из времени, — промямлил Сапожников.

— Опять вы за свое, — рассердился Филидоров. — Толя, налейте ему боржому.

Тогда Вика перестала расчесывать волосы и приготовилась скандалить. Филидоров и Толя демократически ушли, а Дунаев остался. Он эти дела вот как знал. У него у самого этот симбиоз распадался тыщу раз из-за Нюриных фантазий.

— Я сейчас приберу, — сказала Вика.

— Сама приберу, — сказала Нюра.

— Ну что ж… тогда я уйду.

— Ага… Ступай, — сказала Нюра.

— Ладно… — Сапожников махнул рукой. — Ладно. Иди.

— Ты меня неверно понял, — сказала Вика.

— Я тебя верно понял.

— Я ухожу потому, что с тобой я становлюсь такой же сумасшедшей, как ты.

— От себя далеко не уйдешь.

— Поцелуй меня, — сказала она, — сейчас или никогда.

— Не хочется.

— Не сдавайся, Сапожников. Я тебе не гожусь, — сказала Вика. — Ни за что не сдавайся.

И ушла.

Легко сказать, не сдавайся. Пожить бы немножко просто так, как трава растет.

— Ишь чего захотел, — сказал Дунаев.

Нелеп и смешон был Сапожников до удивления. Он был похож на человека, который удачно идет по утонувшим в воде камушкам, в полной уверенности, что идет по воде и что, стало быть, вообще по воде ходить можно, и он удивляется, почему это другие люди не ходят по морю, аки посуху.

Раздался звонок в дверь, и Филидоров с Толей все же вернулись. Но без доктора Шуры.

Филидоров и Толя топтались в ночном дворе, чтобы не мешать Вике скандалить с Нюрой из-за Сапожникова. Потом из подъезда пробежала Вика. Наверно, и им пора было по домам, но что-то их удержало.

Филидоров припомнил, как на диспуте Сапожников кинул цитату из Менделеева — лучше какая-нибудь гипотеза, чем никакой.

И, вспомнив Сапожниковы бредни, Толя и Филидоров подумали — чем черт не шутит? И вернулись.

Ну а потом, как уже рассказано вначале, сели пить чай. Вошла летающая собака. О ней высказались разноречиво, и Сапожников, грубо нарушая приличия, ушел спать.

Вечерок не получился.

— Вы с ним не так разговариваете, — сказал Дунаев. — Это все бесполезно. Когда с ним так разговаривают, он становится тупицей.

— А он и в детстве был дефективный, — сказала Нюра.

— Какой?

— Дефективный.

— А как с ним разговаривать? Как?!

— А вы его разжалобите.

— Что?

— Ну да… — сказала Нюра. — Слезу подпустите… Он жалостливый.

— Чушь какая-то, — нахмурился Толя. — При чем тут жалость?

Жалости в науке не место.

— Место, место, — сказал Дунаев. — Вы ему растолкуйте, кому без этой вашей штуковины не жить… Он и раскиснет… Он вам враз все придумает.

— Детский сад!

— Это точно, — сказал Дунаев.

— Погодите, — повеселел Филидоров. — Тут что-то есть.

— Вы ешьте компот… Он пастеризованный, — убедительно сказала Нюра.

И теперь Филидоров после слов Нюры понял так, что все сапожниковские теории — потому что он ученых пожалел, так, что ли?

Но если нужна гипотеза, которую мог бы понять и ребенок, то, может быть, ее и должен высказать ребенок, подумал Филидоров и пошел будить Сапожникова.

— Вставайте… — сказал он, — потолкуем… У меня самолет в два ноль-ноль…

Сапожников открыл глаза.

— Нужна гипотеза, которую бы понял ребенок, — сказал Филидоров.

— А что? — спросил Сапожников. — Вы бы тогда хорошо жили?

— Наверно.

— Это можно.

Филидоров подмигнул Толе.

— Что можно? — спросил Толя.

— Можно сделать, — сказал Сапожников. — Можно сделать гипотезу, которую поймет ребенок.

Филидоров засмеялся.

Тут вошел Дунаев и сказал, что звонил доктор Шура, очень веселый, и просил передать Сапожникову, что он знает, кто такой Сапожников.

— Ну и кто же он такой? — спросил Филидоров.

— Летающая собака.

— Оставьте меня в покое! — закричал Толя рыдающим голосом доктора Шуры. — Оставьте меня!

И они уселись потолковать.

Вот уже Нюра ушла спать, доверившись тем, кто остался додумывать тайны до конца и посильно.

Никого лишнего в квартире Дунаевых.

Остались четверо, которые не боятся, и пожилая женщина, которая знает то, чего этим четверым вовек не узнать, потому что они знают умом, даже иногда сердцем, если повезет, а она знает, потому что знает.

Есть такое знание, когда доказывать ничего не надо.

— Ну, Дунаев, — сказал Сапожников, — они хотят гипотезу, понятную ребенку… Ладно, выручай. Есть такая гипотеза. Но я ее на тебе попробую.

— Дурацкая твоя привычка лезть туда, где ты ни хрена не смыслишь, — сказал Дунаев.

— А я и не лезу. Однако есть область, где все смыслят более или менее одинаково. Кроме полных кретинов.

— Какая же это область?

— Область здравого смысла.

— Вот как раз тут у меня большие сомнения, — ухмыльнулся Филидоров.

— Скажи, Дунаев, если два авторитета утверждают противоположное, имею я право не поверить им обоим?

— Можешь. А конкретно?

— Один великий ученый сказал, что свет — это частицы, а другой великий ученый сказал, что свет это волна. — …Я в физике ничего не смыслю.

— Да не в физике, а в здравом смысле, — сказал Сапожников. — Два авторитета не сговорились — можешь ты им не поверить обоим?..

— Так и не сговорились? — спросил Дунаев.

— Фактически нет. Просто порешили считать, что у света есть признаки и волны и частицы. Порешили — и точка.

— Но ведь, наверно, это установили?

— Ага, — сказал Сапожников. — Но не объяснили, как это может быть.

— А ты объяснил?

— А я объяснил.

— Кому?

— Себе, конечно… Жить-то ведь как-то надо? — сказал Сапожников.