Ян Ларри - Страна счастливых (сборник)

— Это ничего, — пропищал чуть слышный голосок, — у меня в лаборатории есть еще целый грамм такого порошка. Несите меня домой. Только сначала отыщите в траве экофору.

— А что такое экофора? — спросил Карик.

— Экофора, — пропищал профессор, — это бабочка из семейства молей. Водится только на юге. Пожирает косточки или зерна плодов масличных деревьев. В наших местах такие бабочки чрезвычайно редки, а Валя у меня ее отняла. Пусть непременно найдет.

— Ну, Валька, — сказал Карик, — ищи экофору. Сама выбросила эту редкость, сама и найди.

Валя наклонилась, пошарила в траве и подняла за крылышко маленькую полумертвую бабочку.

— Эта? — спросил Карик, показывая профессору бабочку.

— Эта, эта! — обрадовался профессор. — Захватите ее домой, только не помните, пожалуйста.

— А в какую сторону нам домой итти? — спросил Карик.

— Сперва идите к пруду, а за прудом вы увидите дорогу в город.

Карик сорвал лист подорожника, свернул фунтиком и осторожно посадил в него Ивана Гермогеновича.

— Ну, а теперь бежим домой, — сказал он Вале, — только не потеряй экофору.

— Постой, — сказала Валя, — как же мы пойдем по городу голые?

— Ничего. Добежим.

— Нет, нет, — сказала Валя, — надо одеться. Так я не пойду.

Валя подняла с земли скомканную рубашку профессора и накинула ее на себя.

Карик взглянул на нее и захохотал.

— Ну и чучело. Посмотри, на кого ты похожа.

Рубашка профессора доходила Вале до самых пяток. Рукава свисали до колен. Но все-таки это была одежда.

Валя засучила рукава и подобрала рубашку, точно шлейф.

— А ты как? — спросила она у Карика. — Надень и ты что-нибудь.

Карику пришлось влезть в брюки Ивана Гермогеновича. Он натянул их до самого горла.

Утопая в штанах, Карик сделал несколько шагов, но споткнулся и упал. Хорошо, что он успел во-время поднять руку, в которой держал профессора, а то бы, наверное, потерял или раздавил Ивана Гермогеновича.

— А ты подверни брюки, — посоветовала Валя, помогая брату подняться и справиться со штанами.

Карик так и сделал.

Ребята вышли на дорогу.

Был уже вечер, когда Карик и Валя вошли в темные улицы города.

В окнах домов светились желтые огоньки.

Улицы были пустынны.

Где-то далеко впереди кричали ребята. Должно быть, играли в лапту или в футбол.

Карик увидел вдали деревья сада «Второй пятилетки».

— Ну, вот, мы скоро и дома! — весело сказал он.

Но лишь только ребята прошли несколько шагов, как из-под ворот какого-то дома выскочила лохматая собачонка с оборванным ухом. Задыхаясь от лая, она набросилась на Карика и Валю, норовя схватить их за пятки.

Карик запустил в нее камнем, и ребята побежали.

Собачонка отстала.

Карик бежал, поддерживая одной рукой сползающие штаны и высоко поднимая над головой другую руку, в которой был зажат лист подорожника с профессором.

Валя еле поспевала за Кариком.

И вдруг перед ними выросла целая толпа мальчишек.

Карик и Валя остановились.

Мальчишки тоже.

— Ну-ка, пропустите нас! — нахмурился Карик.

— А вы откуда?

— А вам не все равно?

— Ясно — не все равно, У нас тут на огороде два чучела пропало — одно в рубахе, другое в штанах.

— Ну так что?

— А то!

Мальчишки засмеялись.

— Эй, ребята, — крикнул один из них, — тащи их на огород, пускай ворон пугают!

— А ну, суньтесь!

Карик поднял руку с профессором высоко над головой, вытаращил глаза, и страшным голосом закричал:

— Микро-гасте-е-ер не-мо-о-р-р-у-у-м!

Ребята шарахнулись.

— Сумасшедшие! — испуганно сказал кто-то в толпе.

Карик затопал ногами и закричал еще громче:

— Ка-р-р-рабу-ус… Корр-ри-кса. Тр-риун-гу-ли-на.

Налетая друг на друга, мальчишки кинулись врассыпную.

Улица опустела.

В темноте замелькали белые пятна рубашек, справа и слева захлопали калитки.

— А все-таки биология нам пригодилась, — сказал Карик, отдуваясь, — только давай бежим скорее, чтобы больше никого не встретить… Должно быть, мы и в самом деле на чучел похожи.

Карик и Валя помчались так, что в ушах у них засвистел ветер.

Дома, переулки, улицы, углы, сады — все это мелькало мимо, точно в кино.

Но вот и знакомые зеленые ворота.

Ребята с разбегу влетели во двор и остановились, тяжело переводя дыхание.

Во дворе было пусто.

Ребята подняли головы.

Они увидели во втором этаже освещенное окно и за окном, у стола — маму.

Перегоняя друг друга, Карик и Валя взбежали по лестнице на площадку и забарабанили что есть силы в дверь.

Когда мама увидела их на пороге, она заплакала и бросилась обнимать Карика и Валю.

— Не трогай! Подожди! — кричала Валя, вырываясь. — Ты раздавишь Ивана Гермогеновича.

— Валечка, что с тобой? — сказала мама и заплакала еще сильней.

— Постой, мама, не плачь, — сказал Карик серьезно, — дай нам лучше маленькую чистую рюмочку.

— Рюмочку?

— Ну да, — кивнул головой Карик, — мы посадим в рюмочку профессора, а потом…

— Ай-ай-ай! Оба помешались! — всплеснула руками мама и уже хотела было бежать к телефону вызывать доктора, но через каких-нибудь пять минут все объяснилось.

Мама успокоилась, приготовила ужин, а ребята отнесли профессора в лабораторию.

На другой день профессор, как ни в чем не бывало, сидел за столом у себя в кабинете.

Десять корреспондентов снимали Ивана Гермогеновича и записывали в блокноты его похождения.

Вскоре в одном журнале была напечатана обо всем этом большая статья с портретом Ивана Гермогеновича Енотова.

Кто-то пустил слух, будто профессор Енотов научился превращать слона в муху, а потом это перепутали и стали говорить: «Он делает из мухи слона».

Впрочем, может быть, есть и такой профессор, который делает из мухи слона, но про него я ничего не знаю и говорить не буду, потому что я не люблю писать о том, чего я никогда не видел собственными глазами.

В конце 1940 года на имя Сталина была отправлена рукопись с письмом, которое хотелось бы привести полностью.

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Каждый великий человек велик по-своему. После одного остаются великие дела, после другого — веселые исторические анекдоты. Один известен тем, что имел тысячи любовниц, другой — необыкновенных Буцефалов, третий — замечательных шутов. Словом, нет такого великого, который не вставал бы в памяти, не окруженный какими-нибудь историческими спутниками: людьми, животными, вещами.

Ни у одной исторической личности не было еще своего писателя. Такого писателя, который писал бы только для одного великого человека. Впрочем, и в истории литературы не найти таких писателей, у которых был бы один-единственный читатель…