Роберт Хайнлайн - Луна — суровая госпожа [др. редакция перевода]

– Хорошо, – вновь заговорила Ма. – Голосуем по очереди. Людмила?

– Я? Я люблю Вайо, это все знают. За!

– Ленора, милая?

– Ну, я, пожалуй, уговорю ее снова потемнеть; мы с ней прекрасно оттеняли друг друга. Ее единственный недостаток, что она блондинка еще более яркая, чем я. Da!

– Сидрис?

– Я двумя руками за. Вайо наш человек.

– Анна?

– Я должна сказать кое-что, прежде чем проголосую, Мими.

– Не думаю, что в этом есть необходимость, милая.

– И тем не менее я хочу вытащить это дело на свет. Тилли всегда так поступала, такова традиция. В нашем браке каждая женщина несет свою ношу, принося в семью детей. Может быть, вы удивитесь, узнав, что у Вайо их было восемь…

Али это явно поразило до глубины души. Он резко вскинул голову, челюсть отвисла. Я уставился в тарелку. Ах, Вайо, Вайо! Как же я допустил до этого? Хочешь не хочешь, а придется заговорить!

И вдруг понял, что Анна все еще продолжает:

– …так что теперь она сможет иметь собственных детей; операция прошла успешно. Но Вайо очень боится снова родить неполноценного ребенка, хотя, по словам главы клиники в Гонконге, это практически невозможно. Поэтому мы должны найти в себе достаточно любви, чтобы излечить ее от страха.

– Мы будем ее любить, – серьезно сказала Ма. – Мы уже любим ее. Анна, ты готова проголосовать?

– А что, в этом есть необходимость? Я ездила в Гонконг вместе с ней и держала ее за руку, пока ей восстанавливали трубы. Я за Вайо.

– В этой семье, – продолжала Ма, – всегда предполагалось, что наши мужья обладают правом вето. Возможно, это странно, но такой обычай ввела в обиход Тилли, и до сих пор он себя оправдывал. Ну, что скажешь, Дед?

– Э? Что ты хочешь, дорогая?

– Мы голосуем за прием Вайоминг, gospodin Дед. Ты даешь свое согласие?

– Что? Ну конечно, конечно… Очень милая девочка. Скажи, а куда делась та маленькая хорошенькая африканочка, ее еще звали как-то похоже? Она на нас обиделась?

– Грег?

– Предложение было мое.

– Мануэль? Ты накладываешь вето?

– Я? Но ты же знаешь меня, Ма!

– Я-то знаю. Но иногда сомневаюсь, знаешь ли ты сам себя. Ганс?

– А что будет, если я скажу «нет»?

– Потеряешь несколько зубов, вот что, – тут же нашлась Ленора. – Ганс голосует за.

– Шутки в сторону, родные, – сказала Ма с упреком. – Голосование дело серьезное. Ганс, говори.

– Da. Йес. Ja. Si. Oui . Самое времечко завести настоящую блондинку в нашей… Ох!

– Прекрати, Ленора! Фрэнк?

– Да, Ма.

– Али, милый? Единогласно?

Юноша вспыхнул до корней волос и ничего не сказал. Только закивал что было сил.

Вместо того чтобы назначить пару, которая чинно заявится к кандидатке и сделает ей официальное предложение, Ма послала Людмилу и Анну, велев им привести Вайо немедленно. Как выяснилось, она была неподалеку, в «Бонтон». Церемония рушилась по всем статьям: вместо того чтобы назначить дату и обговорить подробности свадьбы, стали скликать детей, а двадцать минут спустя Грег раскрыл свою книгу и мы приняли обеты. И я наконец понял своей тупой башкой, что все происходит с такой головоломной скоростью исключительно из-за моего намерения устроить себе завтра головоломку в самом буквальном смысле. Конечно, для меня это имело чисто символическое значение, ибо новобрачная всегда проводит первую ночь со старшим мужем, а вторую и третью ночи я намеревался болтаться в космосе. Но символическое или нет, а когда женщины начали плакать во время церемонии, я вдруг обнаружил, что у меня тоже текут слезы.

Вайо расцеловала всех и ушла под ручку с Дедом; я отправился спать в мастерскую. Устал зверски, особенно за последние два дня. Вяло подумал об упражнениях и решил, что перед смертью не надышишься. Потом подумал, что надо позвонить Майку, спросить про новости с Терры. И лег спать.

Не знаю, долго ли я спал, когда вдруг обнаружил, что уже не сплю, а в комнате кто-то есть.

– Мануэль? – раздался тихий шепот в темноте.

– А? Вайо? Тебе не полагается быть здесь, дорогая.

– Нет, полагается, муженек. Ма в курсе, что я здесь, Грег тоже. А Дед сразу пошел спать.

– Э-э-э… Который час?

– Около четырех. Пожалуйста, дорогой, можно я лягу?

– Что? Да, конечно! – Что-то я должен был сделать, но что? Ах да! – Майк!

– Да, Ман, – ответил он.

– Отключись. Не прослушивай. Если понадоблюсь, вызови меня по семейному телефону.

– Вайо уже меня предупредила, Ман. Поздравляю.

Затем ее голова оказалась на моем обрубке, и я обнял ее правой рукой.

– О чем ты плачешь, Вайо?

– Да не плачу я! Просто дико боюсь, что ты не вернешься!

Проснулся я в кромешной тьме, очумелый от страха. «Мануэль!» Ничего не понимаю – где низ, где верх.

– Мануэль! – снова забубнила тьма. – Проснись…

В мозгах у меня слегка прояснело: это же сигнал-будильник! Ну да, я помню, как лежал распростертым на столе в госпитале Комплекса: свет слепит глаза, слышу чей-то голос, а в вены по каплям вливается снотворное. Но ведь это было сто лет назад, с тех пор прошла целая вечность, наполненная кошмарами, невыносимой тяжестью и болью.

До меня дошло, почему не разобрать, где низ, где верх; ощущение-то знакомое. Невесомость. Значит, я в космосе.

Что и почему не сработало? Может, Майк потерял запятую перед дробью? Или уступил своей детской природе и сыграл с нами шутку, не понимая, что она нас прикончит? Но тогда почему после всех этих бесконечных мучений я все еще жив? А может, я умер? Может, для призрака это и есть нормальное состояние – одиночество и потерянность в небытии?

– Проснись, Мануэль. Проснись, Мануэль…

– Ох, да заткнись ты! – огрызнулся я. – Закрой свою гнусную пасть!

Запись продолжала крутиться. Я плюнул на нее и решил врубить свет. Ну где же этот вонючий выключатель?! Нет, чтобы оторваться с трехкратной перегрузкой от Луны, вовсе не нужно мучиться сто лет, это мне просто кажется. Восемьдесят две секунды… Но порой человеческая нервная система ощущает каждую микросекунду. Три g – это в восемнадцать растреклятых раз больше, чем обычно весит лунарь.

И тут я обнаружил, что эти безмозглые идиоты, у которых в головах чистый вакуум, не надели мне руку. По какой-то дурацкой причине они сняли ее, когда раздевали меня и совали в скафандр, а я от лошадиной дозы пилюль «не-волнуйся-милый» и «баюшки-баю» совсем обалдел и не протестовал. Надеть руку обратно, конечно, забыли. А этот дреклиш выключатель конечно же где-то слева, там, где у меня пустой рукав скафандра.

Следующие десять лет я провел в попытках отстегнуться одной рукой, затем двадцать лет отбывал срок, плавая в непроглядной тьме, пока наконец не натолкнулся на свою люльку. Выяснил, где у нее головная часть, и стал на ощупь искать выключатель. Отсек был не больше двух метров в любом направлении, но при невесомости и в полной тьме казался куда больше Старого Купола. Наконец нашел. И стал свет.