Джефф Вандермеер - Борн

Борн охнул, точь-в-точь как я сама. Ему, похоже, не требовался бинокль, чтобы подробно их разглядеть. Его ящериная шкура покрылась наростами и колючками, он испускал слабый запах спирта и горелых спичек.

– Еще, – прошептал он. – И еще. И еще больше таких же.

– Тс-с-с, тише, – шикнула на него я.

Да, они прибывали и прибывали, с необычайно целеустремленным видом. Они выглядели патрулем. Вооруженные копьями, битами, ножами и мачете. У некоторых были дробовики, которые вполне могли быть заряжены, а могли использоваться и как дубинки. Детки разбежались по первому этажу, будто что-то разыскивая. Я похолодела, глядя на казавшиеся сверху крошечными отпечатки ножек, лапок, копытец и ботиночек, закруживших, как в танце, по пыльному полу. Наши с Борном следы быстро затерялись, когда дети хлынули из трубы, сразу все затоптав. Теперь у них оставались только следы собственного пребывания. На ступенях лестницы ничего не осталось, но дети явно искали нас, возможно, они наблюдали за нами снизу или услышали наши шаги.

Я не сводила глаз с отпечатков их ног, не решаясь разглядывать самих детей.

Щепки и покрытые гудроном камешки больно врезались в мою ладонь. Я старалась не шевелиться и не издавать никаких звуков, стать невидимкой, чтобы этим детям даже в голову не пришло посмотреть вверх и заметить блеск окуляров моего бинокля. Каждый шрам на моем теле заныл, запульсировал огнем. Пульсация эта была призывом к мести, мне пришлось подавить ее усилием воли. Ведь со мной был Борн. Он, конечно, убил четверых таких, но теперь их было больше двадцати.

Впрочем, он не собирался на них нападать. Похоже, он что-то уловил с помощью своих органов чувств, которые числом превышали мои. Застыл, сделавшись твердым, глаза превратились в дыры, где клубился розовый туман.

– Приближаются другие, Рахиль, – зашипел он, как чайник. – Новые штуки скоро будут здесь!

Новые штуки?

– Плохие, – выдохнул Борн, – плохие-плохие-плохие.

Этот его страх испугал меня больше всего.

Борн посерел, слившись с цветом крыши, распластался блином и, накрыв меня, попытался свернуться в рулон. Чем-то он напоминал шершавый язык.

– Прекрати! – прошептала я, чувствуя, что теряю контроль, а бинокль больно упирается мне в горло. – Хватит, не нужна мне твоя помощь, – я выбралась из-под края «блина». – Я должна все видеть. Я должна!

Выпроставшись по пояс из-под «блина», я вновь поднесла к глазам бинокль.

Снизу уже доносились вопли, рев и мокрое хлюпанье, с которым разрываются на части человеческие тела. Последыши Морда. Одни вошли через ту самую дверь, что и мы с Борном. Другие забрались через окна.

– Не смотри, – сказала я Борну. – Не смотри.

Но как я могла его удержать? Его тело было полно не только глаз, но и других рецепторов, которым не было названия.

Как описать то, что я увидела? Это была кровавая, быстрая бойня, отличавшаяся такой слаженностью, что трудно было отвести взгляд. Хуже всего то, что последыши Морда воплощали ту месть, которую я тысячи раз разыгрывала в своем воображении, только делали это в невероятном темпе.

Именно их скорость и потрясла меня больше всего. Ибо все они были золотыми медведями, огромными и прекрасными, ростом выше человека, с мощными мускулами, так и перекатывающимися под их шкурами, проступая твердыми, но гибкими виноградными лозами. Последыши двигались так быстро и изящно, что их можно было сравнить со змеями или выдрами в бурной реке.

Чудовищными золотисто-бурыми молниями они с порывистой, танцевальной легкостью разрывали на куски одичавших детей, отпечатки ног в пыли скрылись под красными лужами и ошметками внутренностей. Фонтаны артериальной крови. Головы, болтающиеся на жилах. Потоки темной крови из глубоких ран на бедрах. Хором визжа и лая, последняя пятерка дикарей образовала полукруг, вскоре также превратившийся в мешанину кишок и торчащих костей, по мере того, как последыши Морда наскакивали на детей с обеих сторон и заключали в свои давящие объятия, рвали плоть клыками и когтями.

Острый, горький запах крови достиг даже крыши. К нему примешивался запашок мочи и дерьма.

Кто-то умолял о пощаде, кто-то гордо отказывался сдаваться, хотя ни то ни другое не имело смысла: последыши Морда ни с кем не вступали в переговоры. Единственной формой подчинения, которую они признавали, была смерть.

Когда все закончилось, пол цеха представлял собой кошмарную картину, нарисованную кусками тел и потоками крови.

Грубо очерченный круг, образованный красными, желтыми, темными мазками, будто проведенными метлой или шваброй. Казалось, вот-вот ты заметишь в их хитросплетениях некий смысл. То там, то здесь выделялись завихрения и плотные пятна, еще не тронутые лапами художников. Мне чудилось, что я смотрю на срез Мордова мозга.

Когда они со всем покончили, и размытые, подобные мельтешению крылышек колибри движения последышей Морда стихли, они вновь стали медведями. Медведями, которые в отличие от своего прародителя не умели летать.

Медведи, чей золотой мех был покрыт кровью, бродили, разглядывая плоды своей битвы, ворчание, рычанье и покашливание вырывалось из их глоток, звери то вставали на задние лапы, то вновь опускались на все четыре. Они принюхались, и запах им нравился. Потом, довольно сопя и урча, скатили в центр оставшиеся целыми детские головы.

Они успокоились, и я смогла их сосчитать. Пятеро последышей шутя расправились с двадцатью пятью дикарями.

Тем не менее, хотя последыши не понесли потерь, когда спала горячка битвы и утих боевой задор, стало несложно заметить, во что им обошлась победа: медведи двигались куда медленнее, чем нормальные звери, по их шкурам то и дело пробегала дрожь, а среди рыка нет-нет да и прорезался жалобный стон. В прежней их скорости было что-то неестественное. Что-то, за что они платили последующей вялостью, совсем как люди, отходящие от амфетаминов. Следовательно, последыши были уязвимы, если подстеречь их после боя.

– Мрккккккк, – прогудел один другому.

– Мрркккккккрыв, – откликнулся третий.

– Мрррккккооосссть.

Прорычав все это, пятеро последышей Морда, отяжелевшие и вялые, но по-прежнему опасные, начали подниматься по лестнице на крышу. За ними тянулись отпечатки кровавых лап.

То, что во время побоища я оставалась наполовину спеленута Борном, ничего не значило: он продолжал потихоньку разговаривать со мной, протянув одну из ложноножек к самому моему уху. Если это помогало ему не впасть в панику и не полезть в мясорубку, то и ладно. Я словно сомнамбула отвечала что-то, захваченная зрелищем резни, как никогда ясно осознавая уязвимость собственного тела.

– Плохо-плохо-плохо, – используя свой обычный лексикон, бормотал Борн, наблюдая за умирающими дикарями. – Расточительство. Большое расточительство. Они растратили все впустую.