Валерий Бочков - Брат мой Каин

Покатил товарняк, осипший голос каркнул над толпой:

– Пять минут. Зимовники – Ремонтная. Царицын! Стоянка пять минут!

На перроне началась свалка. Загремели засовы, с грохотом раскрылись двери вагонов. Народ попер. Свирепые бородатые фронтовики с медвежьими лицами, крестьяне, прямо по их головам, по засаленным картузам и мятым фуражкам, лезли бабы с мешками.

Платон Каширский протиснулся к двери.

– Эй, комэск, лови швартовый. – Веселый матрос вытянул руку и рывком втянул Платона в вагон.

– Спасибо, братишка! Из Новороссийска?

– С Черноморской флотилии. Линкор «Ермак».

– В Царицын?

– Куда ж еще!

Состав дернуло. Бабы заголосили, кто-то зарычал и хрипло заматерился, паровоз зашелся тревожным свистом, перекрыв гам. Платон снял с плеча вещмешок, опустил на пол. Привычным жестом проверил кобуру – «наган» на месте. Люди, горячие, пропахшие потом и паровозной гарью, стояли плотно, впритык. Кто-то сильно и жарко сопел в шею. Состав, стуча колесами и весело пыхтя, набирал скорость. В раскрытую дверь вместе с клочьями горького дыма врывался густой степной дух, смесь сухой травы и летней пыли. Мелькали верхушки деревьев, просвистывали телеграфные столбы и семафоры.

– Ах ты мухоблуд корявый! – взвился бабий голос. – Слямзил! Вытащил! Как есть вытащил!

– Че? Че вытащил?

Народ заволновался.

– Кошелек!

Красная баба с потным круглым лицом вцепилась маленькой птичьей лапой в ухо невзрачного рыжего мужика, похожего на запойного дьячка.

– И-и-у! – взвыл дьячок. – Куелда, твою мать! С тыну рухнула?

– Я те покажу! – Красномордая наотмашь влепила ему кулаком в лицо. – Куелда! Кошелек вертай!

У рыжего дьячка из ноздри брызнула струйка крови. Два решительных бородатых солдата сграбастали его, рыжий, отплевываясь, попытался вырваться. Куда там – служивые знали дело туго. Народ подался от них.

– Деньги пусть вертает! – страстно визжала баба. – Деньги!

Солдат заломил дьячку руки, другой несколько раз коротко и хлестко ударил его по лицу. Голова рыжего мотнулась назад, озираясь дикими глазами, он попытался вырваться, кто-то из толпы влепил ему в челюсть. Солдаты подхватили его, топоча подтащили к дверям. Толпа, теснясь, расступилась.

– Христом-богом… – прокричал рыжий. – Не брал я…

Закончить ему не удалось. Солдаты, по-хозяйски сграбастав тщедушное тело, подались назад и с деловитой сноровкой выкинули его, точно куль картошки.

– Покойник… – прошептал кто-то за спиной Платона.

– А ты не воруй, – тихо и назидательно отозвался другой.

– Дык, може, эта тетеха кошель свой гдей-то сама посеяла. Баба ж…

Эшелон бойко, с железным перегудом, загрохотал по мосту, перекладины, перечеркивая линялое небо, забалаболили в распахнутую дверь вагона. Платон закрыл глаза, на войне он научился спать стоя, как лошадь. Прогремел и остался позади мост. Поезд выскочил на равнину и теперь мчал во весь опор, торопился, точно боясь куда-то опоздать.

Усердное пыхтенье паровоза убаюкивало, Платон проваливался в дрему, ускользающая реальность расцвела невозможными красками – на Багдадском базаре таким шелком торговали белобородые купцы, похожие на восточных мудрецов из Библии. Вагон покачивался, как люлька. Сквозь сон протискивались звуки: в колесный перестук вливался чей-то нудный рассказ, кто-то уныло кашлял, в углу хныкал младенец. Совсем рядом началась какая-то возня, угрожающе забубнил баритон, кто-то зарыдал в голос. Платон открыл глаза.

Давешний матрос с линкора «Ермак», навалившись на какую-то крестьянку, тискал ее за грудь. По испуганному грязному лицу девки текли слезы, она давилась, иногда всхлипывая в голос.

– Ну ты че, гузыня. – Матрос лез рукой ей за пазуху и мял, мял. – Не убудет небось…

Девка скулила. Ее голова, замотанная драным тряпьем, моталась из стороны в сторону. Платон ткнул матроса, опустил руку ему на плечо.

– Оставь девку.

Матрос оглянулся, из-под лихо заломленной бескозырки зыркнул злым вороньим глазом.

– Клешню прибери, – дернул он плечом. – Отсеку!

– Оставь ее, – повторил Платон негромко.

Девка затихла, с ужасом глядя то на моряка, то на Платона. По щекам была размазана грязь, мокрые губы мелко тряслись.

– Без балласту прешь, командир! – сипло, с угрозой выкрикнул матрос. – На бебут поставлю!

У него в руке мгновенно, как у фокусника, появился короткий нож с узким хищным лезвием. По-обезьяньи присев и подавшись назад, матрос коротко замахнулся, метя Платону в горло. Рядом кто-то охнул. Кто-то крикнул: «Режут!» Платон перехватил руку с ножом.

– Не балуй, полундра! – Он сжал запястье. – Кость в муку смелю.

Матрос взвыл неожиданно высоким бабьим голосом. Разжал пальцы, нож выскользнул, стукнулся о доски. Платон оттолкнул матроса, тот, прижав руку к груди и потирая запястье, попятился.

– Поквитаемся еще, баклан, – буркнул он, протискиваясь в глубь вагона.

– Уйди от греха, ерпыль соленый, – ответил Платон, повернулся к девке: – Хорош сопли пускать, рядом стань, не тронут. Тебя как звать, гузыня?

Девка утерлась краем платка, проглотила всхлип, тихо сказала:

– Катерина.

Над Царицыным плыл черный косматый дым. Вокруг горели станицы. Краснов сжимал клещи, по левому флангу на город наступала Степная дивизия генерала Попова. Белая гвардия, «золотопогонники», состояла из офицеров, кадетов и юнкеров из донских и кубанских казаков. Для них война была ремеслом, умение убивать они сделали своей профессией. Мастера своего дела, они разбирались в тонкостях военного искусства, подобно гроссмейстеру, могли с закрытыми глазами разыграть любую заковыристую партию, припомнив хитрые комбинации и коварные ходы и выбрав нужный. В их полном распоряжении была вся военная премудрость человечества – от Ганнибала и Александра Великого до Бонапарта и фон Клаузевица. За ними стояла Антанта – золото Америки, пушки Франции, линкоры Англии. Наконец, Белая гвардия сражалась за Великую Русь – единую и неделимую империю, они шли в бой за святое отечество, за православную веру. Очевидно, на их стороне был и сам Господь. Трудно предположить, что наш православный русский бог стал бы подыгрывать правительству атеистов.

Этой сияющей самоуверенной мощи, этому праведному напору, подкрепленному профессионализмом и дисциплиной, противостояла 10-я армия красных. Командовать армией приехал комиссар Клим Ворошилов, член военного совета Южного фронта. До этого в Питере он помогал Дзержинскому наладить работу ЧК. В Первой мировой Ворошилов не воевал, раздобыв справку о слабом здоровье. В эту же 10-ю армию был направлен и мой дед, красный командир Платон Каширский.

Главной загвоздкой было то, что такой армии не существовало. Не существовало как воинской единицы. В Царицын стягивались разрозненные партизанские отряды красных, вольница – мазурики и душегубы. Из всей теории большевизма ближе всего им был лозунг «Грабь награбленное!». В город стекались орды лихого люда – пешие и конные, на телегах, подводах, с пушками и пулеметами, они заполняли улицы, грабили горожан, жгли костры в скверах, кашеварили в парках.